Недавно я на чердаке обнаружил газету от 1995 г, решил вспомнить былое, почитал. Одна история мне понравилась, хочу предложить ее на ваш суд…
Добавить в моё избранное
4 мин, 44 сек 14038
Изба стояла у подножия крутого склона узкого дола, прорезавшего возвышенность, и была вне поля зрения деревни.
С первыми петухами, подожженная с трех сторон, она вспыхнула, как факел. Вокруг избы не было ни плетня, ни простой изгороди из жердей. Такая изба вызвала бы в прохожем недоумение и настороженность.
Толпа деревенских мужиков и парней, вооруженных кольями, стояла полукругом на почтительном расстоянии от горящего дома. Пламя освещало угрюмые и решительные лица. Часть из них сидела в засаде в небольшой дубовой роще, так что если он выскочит из огня, перед ним будет всего две дороги: или та, что тянется мимо дубков, или прямиком в деревню вверх по склону. Но в его возрасте не особенно-то разбежишься.
Сначала из окна, ломая раму и брызнув осколками стекла, вылетела тяжелая табуретка. А следом за ней проворно выбрался ведьмак.
Он не был в исподнем или одетым наспех. К изумлению толпы, он был одет как на праздник: алая сатиновая рубашка навыпуск, перехваченная черным шелковым шнуром с кистями, темные плисовые штаны в полоску, заправленные в высокие хромовые, начищенные до блеска сапоги.
Кое-кому даже показалось, что из окна выскочил кто-то другой, незнакомый — ведь даже его длинные седые волосы и даже борода были тщательно подстрижены. Знал и готовился как на праздник — таково было мнение толпы. Многие сильно струхнули, украдкой оглядывался по сторонам, стараясь плечом коснуться плеча соседа, сбиться в более плотную кучу: справимся ли?
По всему видать — и барина, и старосту околдовал. «Ах, оставьте, оставьте, господа мужики, глупости все это. Всегда были и будут неурожаи, болезни и несчастные случаи. И что же я, по-вашему, скажу начальнику уезда: пошлите, пожалуйста, в Нижние Дубки жандармов? Ведьмак замучил? Да меня же на смех поднимут».
Да-а, вот тебе и «барин приедет, барин рассудит…» Даже слушать не хочет, ему все это глупости.
Как ему объяснить, что в той же Карловке всего в трех верстах от нас прошлый год, как обычно, урожай, как урожай. Вот кончаются наши поля, начинаются ихние — на наших — жухлые былинки, у них — снимать не успевают…
«Ах, оставьте, оставьте, глупости все это…» Как ему объяснить, что свинья мальца двухлетнего насмерть заваляла — загрызла? А порча, черная немочь?
Заболел мужик — скрючило его, баба с поклоном и дарами к ведьмаку. Домой возвращается, а мужик уже на ногах, веселый и здоровый.
В тот же день, в тот же час на другом конце села Ваську Ларина точно так же скрутило.
Ладно, может, и случайность, может и дурак мужик, да только слишком что— то много их на наши Нижние Дубки этих случайностей. Больше чем в соседних Карловке и Шигонах вместе взятых, И падежа скота, и пожаров…
Что за бес в него вселился? Ведь раньше такого не было. Бывало, пройдет по деревне — «Эй, мужик, лошадь-то продай, больная она у тебя, лечить себе дороже обойдется. Не продашь — и вправду околеет». «Кормиловна, готовь дочку замуж»… Всполошится баба — вроде никто и свататься не думает, а тут приказчик из города по делам, в Кормиловнину дочку по уши влюбляется. Глядишь, и свадьба на всю деревню. Прошение какое куда следует составить, так составит, что никогда и никому отказа не было…
Последней каплей в мужицком долготерпении было происшествие с Аннушкой Александровой, пятнадцатилетней красавицей, сиротой, живущей у тетки. Вечером того дня, когда она встретила ведьмака в березовой роще и с ужасом отвергла его гнусное предложение, убежав в сопровождении его проклятий, а потом забилась в падучей, а когда успокоилась, ее прелестная головка осталась повернутой к правому плечу, рот одеревенел и вместо связной речи извлекал нечеловеческий рык и пенящуюся слюну. Бедному Ванюшке — все камушки!
Село вздрогнуло. Это был прямой и наглый вызов. Аннушкин жених — Шурка Панков, восемнадцатилетний парень с румянцем во всю щеку, стеснявший его, рослый и работящий, в отчаянии бросился в ноги к отцу. «Ну что, батя? Ни Бога, ни барина — колдун царствует!»
Панков-старший ничего не ответил сыну, встал и вышел из избы. Сходил к шабрам. Те в свою очередь навестили других, и вскоре в большинстве дворов села застучали топоры, отесывающие осиновые колья.
…Хрипло бормоча: «Ах ты, сучья лапа», — ведьмак лихо приземлился и никуда не побежал. Возбужденно-веселый, он развел руками в стороны, как бы приглашая в круг для веселого состязания.
— Что, охотнички, мужичье поганое, тараканы запечные, лапотники. На-ка, выкуси, имел я вас всех и иметь буду.
Толпа, ощетинившись кольями, молча надвигалась. Нерешительность уступила место глухой злобе, вызванной неожиданными и наглыми оскорблениями. Ведьмак метнулся в одну сторону, затем в другую. Толпа начала расплываться в полукольцо: «Ату его, супостата». Вдруг, повернувшись к ним спиной, он побежал, петляя, как заяц.
С первыми петухами, подожженная с трех сторон, она вспыхнула, как факел. Вокруг избы не было ни плетня, ни простой изгороди из жердей. Такая изба вызвала бы в прохожем недоумение и настороженность.
Толпа деревенских мужиков и парней, вооруженных кольями, стояла полукругом на почтительном расстоянии от горящего дома. Пламя освещало угрюмые и решительные лица. Часть из них сидела в засаде в небольшой дубовой роще, так что если он выскочит из огня, перед ним будет всего две дороги: или та, что тянется мимо дубков, или прямиком в деревню вверх по склону. Но в его возрасте не особенно-то разбежишься.
Сначала из окна, ломая раму и брызнув осколками стекла, вылетела тяжелая табуретка. А следом за ней проворно выбрался ведьмак.
Он не был в исподнем или одетым наспех. К изумлению толпы, он был одет как на праздник: алая сатиновая рубашка навыпуск, перехваченная черным шелковым шнуром с кистями, темные плисовые штаны в полоску, заправленные в высокие хромовые, начищенные до блеска сапоги.
Кое-кому даже показалось, что из окна выскочил кто-то другой, незнакомый — ведь даже его длинные седые волосы и даже борода были тщательно подстрижены. Знал и готовился как на праздник — таково было мнение толпы. Многие сильно струхнули, украдкой оглядывался по сторонам, стараясь плечом коснуться плеча соседа, сбиться в более плотную кучу: справимся ли?
По всему видать — и барина, и старосту околдовал. «Ах, оставьте, оставьте, господа мужики, глупости все это. Всегда были и будут неурожаи, болезни и несчастные случаи. И что же я, по-вашему, скажу начальнику уезда: пошлите, пожалуйста, в Нижние Дубки жандармов? Ведьмак замучил? Да меня же на смех поднимут».
Да-а, вот тебе и «барин приедет, барин рассудит…» Даже слушать не хочет, ему все это глупости.
Как ему объяснить, что в той же Карловке всего в трех верстах от нас прошлый год, как обычно, урожай, как урожай. Вот кончаются наши поля, начинаются ихние — на наших — жухлые былинки, у них — снимать не успевают…
«Ах, оставьте, оставьте, глупости все это…» Как ему объяснить, что свинья мальца двухлетнего насмерть заваляла — загрызла? А порча, черная немочь?
Заболел мужик — скрючило его, баба с поклоном и дарами к ведьмаку. Домой возвращается, а мужик уже на ногах, веселый и здоровый.
В тот же день, в тот же час на другом конце села Ваську Ларина точно так же скрутило.
Ладно, может, и случайность, может и дурак мужик, да только слишком что— то много их на наши Нижние Дубки этих случайностей. Больше чем в соседних Карловке и Шигонах вместе взятых, И падежа скота, и пожаров…
Что за бес в него вселился? Ведь раньше такого не было. Бывало, пройдет по деревне — «Эй, мужик, лошадь-то продай, больная она у тебя, лечить себе дороже обойдется. Не продашь — и вправду околеет». «Кормиловна, готовь дочку замуж»… Всполошится баба — вроде никто и свататься не думает, а тут приказчик из города по делам, в Кормиловнину дочку по уши влюбляется. Глядишь, и свадьба на всю деревню. Прошение какое куда следует составить, так составит, что никогда и никому отказа не было…
Последней каплей в мужицком долготерпении было происшествие с Аннушкой Александровой, пятнадцатилетней красавицей, сиротой, живущей у тетки. Вечером того дня, когда она встретила ведьмака в березовой роще и с ужасом отвергла его гнусное предложение, убежав в сопровождении его проклятий, а потом забилась в падучей, а когда успокоилась, ее прелестная головка осталась повернутой к правому плечу, рот одеревенел и вместо связной речи извлекал нечеловеческий рык и пенящуюся слюну. Бедному Ванюшке — все камушки!
Село вздрогнуло. Это был прямой и наглый вызов. Аннушкин жених — Шурка Панков, восемнадцатилетний парень с румянцем во всю щеку, стеснявший его, рослый и работящий, в отчаянии бросился в ноги к отцу. «Ну что, батя? Ни Бога, ни барина — колдун царствует!»
Панков-старший ничего не ответил сыну, встал и вышел из избы. Сходил к шабрам. Те в свою очередь навестили других, и вскоре в большинстве дворов села застучали топоры, отесывающие осиновые колья.
…Хрипло бормоча: «Ах ты, сучья лапа», — ведьмак лихо приземлился и никуда не побежал. Возбужденно-веселый, он развел руками в стороны, как бы приглашая в круг для веселого состязания.
— Что, охотнички, мужичье поганое, тараканы запечные, лапотники. На-ка, выкуси, имел я вас всех и иметь буду.
Толпа, ощетинившись кольями, молча надвигалась. Нерешительность уступила место глухой злобе, вызванной неожиданными и наглыми оскорблениями. Ведьмак метнулся в одну сторону, затем в другую. Толпа начала расплываться в полукольцо: «Ату его, супостата». Вдруг, повернувшись к ним спиной, он побежал, петляя, как заяц.
