Святой бомж

Прощаясь на кладбище, где пахло мятой и все той же цветущей бузиной, Андрей сказал (его только что вырвало, и он чувствовал себя легким, почти невесомым):

— Одного не пойму, как можно жить совершенно одному столько времени на кладбище, — судись со своей женой за квартиру.

— Да ты, кстати, тоже скоро будешь обитать на кладбище, — поверь мне, я в энтом не ошибаюсь.

Андрей расхохотался.

— Ну уж нет. Моя жена — стерва, но я не позволю себя прогнать как пса.

— Посмотрим, — сказал Федя. Помолчав, он крикнул вслед удалявшемуся прапорщику: — Христос тоже был бомжом. Вспомни Его слова: «У лис есть норы, у птиц есть гнезда, а Сыну Человеческому негде преклонить голову». Все великие пророки и философы были бомжами: Будда, Диоген, Иоанн Креститель; даже Набоков не имел своего жилья и не купил дом, став миллионером. Вот так вот!

Где-то недели через две Федырка сидел у одной из могилок, запрокинув голову, ковыряясь в носу: хватал бледную руку Млечного Пути, целовал лунную грудь, пил из Большого Ковша, теребил Волосы Вероники, подмигивал Сириусу, ссорился с Марсом, объяснялся в любви голубой Венере. Он широко зевнул, чуть не проглотив несколько созвездий, и вдруг почувствовал, что некто беззвучно подошел к могиле и сел рядом с ним.

— Привет, — услышал он знакомый голос.

— Привет, — машинально отозвался бомж.

— Ты оказался прав: действительно, теперь я обитаю на кладбище. Послали в командировку в Чечню, и в первый же день наш «Урал» подорвался на фугасе, — я сразу погиб. Меня днем хоронили, тебя не было.

Федырка повернул косматую голову к говорившему: рядом, в матовом сиянии сидела душа погибшего Андрея.

— Я днем просил милостыню, не добрал до десятки.

— Ну да.

Помолчав, прапорщик сказал:

— Мне еще повезло: умер без мучений. А вот Мишке оторвало обе ноги. Жена у него красивая, но стерва — бросит его.

— Конечно, бросит. Все они стервы.

Прапорщик лег навзничь. Он видел спину наклонившего голову Федырки, — отсюда, снизу, казалось, что взошедшая желтая луна — огромный череп, покоящийся на плечах бомжа.

— А здесь неплохо, — задумчиво произнес умерший, — нет забот, на все наплевать. Самое главное, не волнует женская красота. Час назад подошел к воротам, а там, у куста, мочится, присев, какая-то задастая оторва. Скучая, отошел. А при жизни — обязательно познакомился б.

— Да, душа она свободна, когда выйдет из грешного тела… За тобой, кстати, скоро придут.

— Кто?

— Увидишь.

Они замолчали, вслушиваясь в таинственную тишину.

Вдруг Андрей увидел как бы вторую луну, зависшую над кладбищем: три луча скользнули по могилам.

— Прилетели, — спокойно сказал бомж.

Андрей поднялся. Встал на ноги и бомж. В лучах мелькнуло крылатое существо, которое быстро снижалось.

— Ну что ж, прощай, — сказал Федырка. — Про баб забудь, там энтого не любят.

— Прощай, — дрогнувшим голосом проговорил Андрей и устремился навстречу светлому ангелу.

А в следующую субботу, в погожий день, хоронили девушку, прекрасную, как несбыточная мечта: в красном гробу с белой окантовкой лежала восхитительная фарфоровая кукла: бледная, с тонкими чертами красивого лица, вовсе не испорченного внезапной смертью, — так и казалось: кто-то сейчас вставит ключ, повернет три раза, и кукла встанет, откроет египетские очи и сделает реверанс, произнеся какое-нибудь слово тонким голосом. Пораженный Федырка шел за процессией, вытянув шею и пытаясь разглядеть лицо покойной.

Вот подошли к свежевырытой могиле, печальным, вытянутым черным зрачком смотревшей в голубые небеса. Гроб опустили подле, на табуретки. Родственники — выделялись родители: толстая баба с полубезумными опухшими от слез глазами, и почти неподвижный, застывший как труп, бледный мужчина, — обступили гроб, и бабы заголосили.

Долго, долго продолжалась сия печальная, раздирающая душу, музыка женских рыданий. Но вот все близкие выстроились, стали подходить по очереди с последним целованием прощаться с усопшей. Федырка, давясь слезами, пристроился сзади всех и тоже поцеловал покойницу в хладный лоб — в бумажную ленту с церковной молитвой. И снова, снова заголосили, обняв друг дружку, неуемные в страстях бабы.

Вперед вышел широкий шкафообразный мужчина, видимо, организатор похорон, — скорее всего сосед родителей, — и холодно сказал, махнув рукой:

— Так, мужики, давайте, накрывайте.

Быбы завыли еще сильнее. И тут Федырку передернуло, как от удара током: он устремился к гробу, к которому подносили крышку. Как, неужели, — вот эту вот красоту, лицо нимфы, сейчас прикроют — и навсегда! — крышкой гроба, потом закопают, и эту красоту — глаза, нос, ланиты, губы — сожрут мерзкие черви, и ничего, ничего не останется, кроме груды костей! Этого не может быть!