Добавить в моё избранное
22 мин, 49 сек 238
» Иван-царевич прицелился из ружья, хлоп раз, и попал ей в правый глаз. Она и улетела. «Ну, Карка-богатырь, -говорит Иван-царевич, — благодарю тебя: приспокоил ты меня хворого». Немножечко времени продолжалось, Иван-царевич и говорит: «Ох, брат, давай-ка выпьем зелена вина». Карка-богатырь обрадовался, сам за вином сбегал, водкой, чаем угощает и словами улещает: «Ох ты, брат ты мой любезный, как с устатку чуешь в себе здоровье?» — «А вот же, слава богу, старого по-старому, а вновь ничего. Долго я здесь с тобой, Карка-богатырь, прогулял, путь, свою дороженьку потерял. Что я задумал, нужно делать, и куда нужно — надо ехать». Карка-богатырь и говорит: «Куда знаешь, туда и едешь». — «А куда, брат, я вздумал, туда и поеду!» — «Если я тебя, брат Иван-царевич, не научу, как ее взять, как держать — жив не будешь». Вот Иван-царевич слезами заливается, полотенцем утирается и говорит: «А да и будет, и прощай!»
Сел на добра коня и поехал. Ударил своего доброго коня, бил его по крутым бедрам, пробивал его кожу до мяса, бил мясо до кости, кости проломал до мозгу — его добрый конь горы-долы перепрыгивал, темны леса между ног пускал. Ехать ему было три года, он доехал в три часа. Приезжает в то место, где ему нужно, идет по широкой улице и спрашивает православных людей: «А где живет Марья-краса, черная коса?» Попадается ему навстречу бабушка-просвирня, которая имеет проживанье с Марьей-красой, черной косой и готовит для нее кушанья. «Ох, бабушка-просвирня, а будь-ка ты смирна! Где бы мне повидать Марью-красу, черную косу?» — «А на что тебе, Ванюшка, ее?» — «А хочется мне ее увидать, в сахарные уста поцеловать и за себя замуж взять». — «Поди-ка, Ванюшка, да купи разных цветов, разных духов, а я пойду да ее в гости позову. А ты, добрый молодец, ляг на диван, спать-то не спи, а послушай, что будет».
Вот Иван-царевич лег; бабушка-просвирня пошла к Марье красе, черной косе и говорит: «О, да здравствуй же, Марьица-краса, черная твоя коса! А пожалуй-ка ко мне в гости!» Марья-краса обрадовалась и в гости к ней собиралась. Восходит к ней в комнату: воскрашена комната заграничными цветами и разными духами! Говорит Марья-краса: «Где ты, бабушка, взяла заграничные цветы и разные духи?» — «Что по морю-то плывет, все то не поймаешь, а что люди-то говорят, все не переслушаешь. Давай-ка, Марьица, мы с тобой сядем да чего-нибудь придумаем». — «А что у тебя в чулане? Кто у тебя, бабушка, лежит на диване?» — «А вот погляди». Марья-краса подошла к дивану и спрашивает: «А это что за мужик? А как бы я его поцеловала! « Бабушка не унимала и поцеловать заставляла. Она его поцеловала. Ну же, Иван-то царевич был не глуп, он поймал ее вдруг. Он ее поймал, во сахарные уста целовал, туго к сердцу прижимал… «Благодарю, бабушка, что ты меня свела и Марьюшку ко мне привела». А Марья-краса, черная коса и говорит: «Я буду вовек твоя — мужняя жена и неразлучная. Садись-ка, Ванюшка, на доброго коня и бери меня с собой. Я, Ванюшка, не расстанусь с тобой!»
Сели да и поехали на Ванюшкином на добром коне.
Как у Марьюшки-красы было двенадцать братов; приезжали к ней в гости, дома Марьюшки-красы нету. Спросили у бабушки: «А где же наша родная сестра, Марья-краса?» Бабушка и говорит: «Был злодей Иван-царевич, он и квас отпил, а у Марьюшки квасницу не покрыл, и уехали они в путь-дорогу».
Вот же родные братья привели пегоньку кобыленку о двенадцати пежинах, сели каждый брат на пежину, сели да поехали. «Догоним его, злодея, растерзаем, а ее отнимем!» Сколько мало ли времени продолжалось, они его догнали и сестру отняли; его изрубили на мелки части, раскидали по дикой степи. Кровь во сыру землю, мясо воронья клюют.
У любимого его брата Василья-царевича, у его молодой жены, выкатался из очей вольный свет: увидала в крови вострый нож и сказала мужу: «Посмотри-ка на вострый нож: твоего родного братца вживе нет». Василий-царевич и говорит жене: «Ох, да я ведь ничего не знаю! Ох, да, знать, погиб!»
Во дворе же был царском превеличащий каракульский дуб; в этом дубу сохранялася живая и мертвая вода. Она сохранялася, никому не открывалася. Вот же Василья-царевича законная жена подходит к каракульскому дубу, слезно плачет и просит: «О, батюшка, старый каракульский дуб, отпусти мне, ради бога, мертвой и живой воды!» Дуб не открывается, и из дуба вода не отпущается. Она ходила, ходила и сама себя крепко истомила: не может ног таскать и на плечах буйну голову держать. У нее были две сестры родных, благочестливые деушки, и спрашивают ее: «Что ты, сестрица, худа, что ты, сестрица, тужишь, что ты, сестрица, плачешь?» Отвечает она им: «Как мне не плакать? Пищи я не принимаю, темные ночи не сыпаю, хожу я на тятенькино широко подворье, к каракульскому дубу; все ночи простаивала, у каракульского дуба спрашивала: «Ох ты, батюшка, каракульский дуб, отпусти, ради бога, мне мертвой и живой воды!» — «А на что тебе, сестрица, живой и мертвой воды?» — «Ох, сестрицы, не знаете вы моего горя: что помер мой братец родимый, Василью-царевичу брат и мне такой же!
Сел на добра коня и поехал. Ударил своего доброго коня, бил его по крутым бедрам, пробивал его кожу до мяса, бил мясо до кости, кости проломал до мозгу — его добрый конь горы-долы перепрыгивал, темны леса между ног пускал. Ехать ему было три года, он доехал в три часа. Приезжает в то место, где ему нужно, идет по широкой улице и спрашивает православных людей: «А где живет Марья-краса, черная коса?» Попадается ему навстречу бабушка-просвирня, которая имеет проживанье с Марьей-красой, черной косой и готовит для нее кушанья. «Ох, бабушка-просвирня, а будь-ка ты смирна! Где бы мне повидать Марью-красу, черную косу?» — «А на что тебе, Ванюшка, ее?» — «А хочется мне ее увидать, в сахарные уста поцеловать и за себя замуж взять». — «Поди-ка, Ванюшка, да купи разных цветов, разных духов, а я пойду да ее в гости позову. А ты, добрый молодец, ляг на диван, спать-то не спи, а послушай, что будет».
Вот Иван-царевич лег; бабушка-просвирня пошла к Марье красе, черной косе и говорит: «О, да здравствуй же, Марьица-краса, черная твоя коса! А пожалуй-ка ко мне в гости!» Марья-краса обрадовалась и в гости к ней собиралась. Восходит к ней в комнату: воскрашена комната заграничными цветами и разными духами! Говорит Марья-краса: «Где ты, бабушка, взяла заграничные цветы и разные духи?» — «Что по морю-то плывет, все то не поймаешь, а что люди-то говорят, все не переслушаешь. Давай-ка, Марьица, мы с тобой сядем да чего-нибудь придумаем». — «А что у тебя в чулане? Кто у тебя, бабушка, лежит на диване?» — «А вот погляди». Марья-краса подошла к дивану и спрашивает: «А это что за мужик? А как бы я его поцеловала! « Бабушка не унимала и поцеловать заставляла. Она его поцеловала. Ну же, Иван-то царевич был не глуп, он поймал ее вдруг. Он ее поймал, во сахарные уста целовал, туго к сердцу прижимал… «Благодарю, бабушка, что ты меня свела и Марьюшку ко мне привела». А Марья-краса, черная коса и говорит: «Я буду вовек твоя — мужняя жена и неразлучная. Садись-ка, Ванюшка, на доброго коня и бери меня с собой. Я, Ванюшка, не расстанусь с тобой!»
Сели да и поехали на Ванюшкином на добром коне.
Как у Марьюшки-красы было двенадцать братов; приезжали к ней в гости, дома Марьюшки-красы нету. Спросили у бабушки: «А где же наша родная сестра, Марья-краса?» Бабушка и говорит: «Был злодей Иван-царевич, он и квас отпил, а у Марьюшки квасницу не покрыл, и уехали они в путь-дорогу».
Вот же родные братья привели пегоньку кобыленку о двенадцати пежинах, сели каждый брат на пежину, сели да поехали. «Догоним его, злодея, растерзаем, а ее отнимем!» Сколько мало ли времени продолжалось, они его догнали и сестру отняли; его изрубили на мелки части, раскидали по дикой степи. Кровь во сыру землю, мясо воронья клюют.
У любимого его брата Василья-царевича, у его молодой жены, выкатался из очей вольный свет: увидала в крови вострый нож и сказала мужу: «Посмотри-ка на вострый нож: твоего родного братца вживе нет». Василий-царевич и говорит жене: «Ох, да я ведь ничего не знаю! Ох, да, знать, погиб!»
Во дворе же был царском превеличащий каракульский дуб; в этом дубу сохранялася живая и мертвая вода. Она сохранялася, никому не открывалася. Вот же Василья-царевича законная жена подходит к каракульскому дубу, слезно плачет и просит: «О, батюшка, старый каракульский дуб, отпусти мне, ради бога, мертвой и живой воды!» Дуб не открывается, и из дуба вода не отпущается. Она ходила, ходила и сама себя крепко истомила: не может ног таскать и на плечах буйну голову держать. У нее были две сестры родных, благочестливые деушки, и спрашивают ее: «Что ты, сестрица, худа, что ты, сестрица, тужишь, что ты, сестрица, плачешь?» Отвечает она им: «Как мне не плакать? Пищи я не принимаю, темные ночи не сыпаю, хожу я на тятенькино широко подворье, к каракульскому дубу; все ночи простаивала, у каракульского дуба спрашивала: «Ох ты, батюшка, каракульский дуб, отпусти, ради бога, мне мертвой и живой воды!» — «А на что тебе, сестрица, живой и мертвой воды?» — «Ох, сестрицы, не знаете вы моего горя: что помер мой братец родимый, Василью-царевичу брат и мне такой же!
Страница
4 из 6
4 из 6
