Плохой пенс

— Удивительно, просто удивительно… Ожоги третьей и четвертой степени почти семидесяти пяти процентов кожи. После такого выжить — большая проблема, а он… Посмотрите, регенерация идет полным ходом. Такое ощущение, что заживает всё как на собаке. Смотрите, вот здесь. Тут кожа была практически обуглена, а теперь — как новенькая.

Говоривший прищелкнул языком.

«Нет, и господь, и сатана вряд ли докатились бы до разговоров о медицине и дурацкого цоканья. Я всё ещё здесь, на грешной земельке. Интересно только, в чьем теле — Ника Хоупвелла или Джеймса Поттера? Впрочем, раз говорят по-французски, значит, ответ ясен».

Другой голос — женский, чуть дрожащий — тихо ответил:

— С ума сойти! Доктор Лерон, вы же сами говорили, что нет никакой надежды и что пора отключать систему жизнеобеспечения. А потом вдруг передумали и даже стали настаивать, чтобы юноша получал всё необходимое лечение в полном объеме.

— Мадемуазель Гардье, если человек хочет жить, медицина бессильна. Это общеизвестный факт. Говорить-то я говорил… И не просто говорил, а действовал: уже собирался узнавать его настоящее имя, чтобы поискать родных и сообщить им о смерти. Если честно, думал, что так и будет. Он был в коме почти два месяца. Настоящее имя его неизвестно, вы же в курсе анонимата у легионеров. Знаю только, что парень из Британии, но откуда, не представляю.

— И с чего вдруг вы передумали?

— Во-первых, он совсем молодой, всего-то двадцать три года. Жалко стало мальчишку. К тому же организм крепкий, оставалась крошечная надежда, что выкарабкается. Во-вторых, легионеры — на полном обеспечении государства, и за каждого пациента платят немало и не жадничают. В-третьих, он — герой, спас из огня шесть человек, так почему бы и ему не дать шанс.

Женщина усмехнулась.

— Я так понимаю, есть и «в-четвертых»?

— Есть, мадемуазель Гардье. Мне самому стал очень интересен этот пациент.

— С чего бы вдруг?

— Знаете, — зашептал доктор, — каждое дежурство я захожу к тяжелым и коматозникам проверять приборы жизнеобеспечения и записываю показания. Чистая формальность, но так полагается.

— Знаю. И что?

— Просто… Не знаю, как и сказать, — он кашлянул. — Только не подумайте, что я спятил. Словом, когда я подходил к Клеману, мне постоянно чудилась какая-то чертовщина…

— Чертовщина? — женщина, видно, едва сдерживалась, чтобы не посоветовать коллеге посетить еще одного коллегу — психиатра.

— Словом, я несколько раз видел какой-то странный свет…

— Свет? Над ним? Вокруг него? — Ах, сколько недоверия в голосе! Сколько скепсиса и уверенности в том, что если что-то науке неизвестно, значит, этого нет и быть не может.

— Внутри, мадемуазель Гардье, внутри.

Она закашлялась.

— Ладно, доктор Лерон, мало ли, что могло показаться с недосыпа. Давайте лучше взглянем на факты.

— Хорошо! Факты так факты, — он зашуршал какими-то бумагами. — Вот, взгляните, мадемуазель Гардье: это фото повреждений, когда Клемана практически при смерти доставили в госпиталь. А вы ведь понимаете, что Бейрут и Воклюз находятся друг от друга не на расстоянии вытянутой руки. Во время транспортировки он и впал в кому. Болевой шок, скорей всего. И заражение.

— Ладно, и что дальше?

— А теперь посмотрите сюда… — Жак Клеман чувствовал, как до него аккуратно дотрагиваются пальцы в резиновой перчатке. — Видите? Кожа как у младенца — ровная и без каких-либо намёков на шрамы. Как вы это объясните, а?

«Магия. Меня спасла магия, — подумал Жак, силясь улыбнуться. — Что же такое со мной случилось? Как вышло, что я чуть не спёкся?»

Воспоминания нахлынули внезапно — вначале рваные, смазанные, в виде кусков паники, ужаса и обрывков боли; постепенно они обрели целостность и четкость.

Это случилось двадцать третьего октября восемьдесят третьего¹, в половине седьмого утра, когда на территорию штаба французских миротворцев в Бейруте, где квартировала часть второго инженерно-сапёрного полка Иностранного легиона, ворвался «Мерседес-Бенц», груженый минами. В этот день террористы из Организации объединения Палестины на таком же заминированном грузовике атаковали и американцев. Взрыв на территории Бейрутского аэропорта, где располагались морские пехотинцы США, случился секунд на двадцать раньше. Он разбудил многих, в том числе и Жака, и это спасло им жизни. Американцам повезло меньше, хотя пожар во французских казармах бушевал не менее яростный. Жак лично вынес шесть человек из огня, и был бы седьмой, восьмой, девятый, но… Палочка, без которой Клеман уже не мыслил себя, сломалась, когда он неудачно перебросил через плечо бесчувственного товарища. Через пылающие обломки они выбрались чудом, горя заживо. Жак не знал, выжил ли тот, кого он пытался спасти, или умер от ожогов, но ему самому повезло.