Это началось во дворце. Каком? — спросите вы. Конечно, во дворце культуры. Разве у нас есть иные? За что я люблю нашу страну, что культура в ней занимает привилегированное положение.
Добавить в моё избранное
4 мин, 1 сек 91
Она одна живет во дворцах, остальные люди и звери их деятельности теснятся, так сказать, по хижинам. Впрочем, лозунг «Мир хижинам, война дворцам» не устаревает. И кто бы ни прописался в последних, даже такое безобидное создание как культура, против них ведутся бесконечные интриги и подкопы. С другой стороны, жизнь во дворцах развращает. И кажется, внутри самой культуры завелся червячок, невидимая до поры до времени тенденция разброда и шатания. Впрочем, все это к делу не относится.
Во дворце шел концерт. Кажется, дети выступали. Точно не помню. Я очнулся, когда уже ни кого не было, ни на сцене, ни в зале. Оставался только плотный, среднего роста, пожилой господин. Как потом оказалось, это мой двойник. Видимо, уже тогда мое сознание стало раздваиваться. Я ничего не имею против двойников. Удивительно только, что он совсем не похож на меня. Я тоже не молод, но выгляжу моложе его, быть может, благодаря своей жуткой худобе.
Мы зачем-то полезли на сцену. Она была полукруглой, как летние эстрадные площадки, и покрыта большими кусками паласа, свисавшими с ее края. Ненароком я зацепил один палас, и тот поехал. Обнажился дощатый пол. Нехорошо, сказал двойник, надо поправить. И мы, подняв палас с двух сторон, прикрыли оголенное место сцены.
С чувством исполненного долга мы вышли в вестибюль. Было пусто. Почти одновременно с нами из другой двери выехал инвалид-колясочник.
— Волошин! — невольно вслух узнало его мое второе я.
Тот быстро подкатил к нам, как будто его позвали. Одутловатый по причине сидячего образа жизни, бородатый, он был местным поэтом, каких много. Они не избалованы славой и в каждом встречном видят своего потенциального читателя. Мой двойник (а значит: и я) присутствовал как-то на выступлении Волошина, и потому узнал его. Просмотрели мы также его брошюрованную книжку стихов, недавно вышедшую. Впечатления она не произвела.
Нас Волошин не узнал, да это и не нужно было ему. Достаточно, что ЕГО узнают как поэта. Он с ходу предложил почитать свои опусы. Мы в курсе Вашего творчества, сухо заметил я, ругая про себя двойника за то, что тот не сдержан и навлек на нас внимание инвалида. Я даже хотел ткнуть его кулаком в бок, но двойник вдруг исчез. Видимо, он опять соединился со мной в одно целое. Поняв, что нашкодил, спрятался в меня.
— Это совсем новые, совсем свежие стихи! — наступал поэт. — Вы их не слышали. Пойдемте, тут недалеко.
Он звал в какую-то студию, где, якобы, записан его голос, и предлагал послушать его с аудиокассеты.
Что делать с этими больными да убогими! Мы, здоровые, чувствуем себя перед ними в долгу, словно это мы виновники их несчастья. Мы прислуживаем им, а некоторые из них начинают наглеть и вместо признательности платят нам капризами и агрессией.
Хорошо, сказал я, пойдем, а сам быстро побежал вперед, надеясь, что инвалид не поспеет за мной и отвяжется. Но тот оказался лихачом. Вот уж поистине: ноги в руках! Коляска его неслась, как велосипед, и едва на меня не наехала. К тому же, у входа его ждал сопровождающий — жилистый малый лет 30-ти. Мне пришлось смириться.
Осень — слякоть — ночь — редкие фонари. Город как вымер: ни прохожих, ни машин. Дорога вроде бы асфальтирована, но выглядит как проселочная: кочки да ухабы. Или мы уже на окраине? Это не исключено, потому что мы идем долго. По щиколотку в жидкой грязи мы идем черт-те куда. Я весь вспотел, ноги мои подкашиваются. Обнимая меня рукой за плечи, на мне висит инвалид. Сзади сопровождающий толкает пустую коляску. Она СРАЗУ «отказалась» преодолевать препятствия, и нам пришлось освободить ее от груза. Поднимая Волошина, я увидел:
КАКИЕ У НЕГО ТОНКИЕ НОЖКИ!
И все-таки при хорошей опоре он может стоять на этих ножках и даже довольно быстро передвигает ими. Но я ему не опора! Слишком разные у нас весовые категории — не в мою пользу. Кажется, еще несколько шагов — и я упаду с ним в грязь. Нехорошим словом я поминаю своего двойника. Выходи! — мысленно кричу я ему. — Ты его накликал, ты и тащи! Но нет мне ответа.
Между тем мы подошли к препятствию — глубокой луже с обрывистыми краями. Вода в ней прозрачна, как в роднике. Ширина — метра полтора. На другой стороне растет какое-то дерево. Я передаю поэта сопровождающему и пытаюсь дотянуться до ветки дерева, чтобы, уцепившись за нее, перескочить на ту сторону. Все больше я нависаю над лужей. Вдруг — легкий толчок сзади, и я уже стою в воде, достигающей мне бедер. Меня толкнул МАЛЫЙ! Инстинктивно я почувствовал это, когда падал. Что за шутки! — хочу я крикнуть ему, но тем же шестым чувством, всем своим существом понимаю:
ЭТО НЕ ШУТКИ!
Инвалид сидит в коляске, как на троне. Малый стоит рядом и, ухмыляясь, смотрит на меня. Вот сволочь! — думаю я. — Погоди. Дай мне только выбраться отсюда! Тут я пошатнулся (место подо мной неровное) и, падая, оперся левой рукой о дно. Я хочу выпрямиться, хочу вынуть из воды руку, но
ВОДА НЕ ОТПУСКАЕТ ЕЕ!
Во дворце шел концерт. Кажется, дети выступали. Точно не помню. Я очнулся, когда уже ни кого не было, ни на сцене, ни в зале. Оставался только плотный, среднего роста, пожилой господин. Как потом оказалось, это мой двойник. Видимо, уже тогда мое сознание стало раздваиваться. Я ничего не имею против двойников. Удивительно только, что он совсем не похож на меня. Я тоже не молод, но выгляжу моложе его, быть может, благодаря своей жуткой худобе.
Мы зачем-то полезли на сцену. Она была полукруглой, как летние эстрадные площадки, и покрыта большими кусками паласа, свисавшими с ее края. Ненароком я зацепил один палас, и тот поехал. Обнажился дощатый пол. Нехорошо, сказал двойник, надо поправить. И мы, подняв палас с двух сторон, прикрыли оголенное место сцены.
С чувством исполненного долга мы вышли в вестибюль. Было пусто. Почти одновременно с нами из другой двери выехал инвалид-колясочник.
— Волошин! — невольно вслух узнало его мое второе я.
Тот быстро подкатил к нам, как будто его позвали. Одутловатый по причине сидячего образа жизни, бородатый, он был местным поэтом, каких много. Они не избалованы славой и в каждом встречном видят своего потенциального читателя. Мой двойник (а значит: и я) присутствовал как-то на выступлении Волошина, и потому узнал его. Просмотрели мы также его брошюрованную книжку стихов, недавно вышедшую. Впечатления она не произвела.
Нас Волошин не узнал, да это и не нужно было ему. Достаточно, что ЕГО узнают как поэта. Он с ходу предложил почитать свои опусы. Мы в курсе Вашего творчества, сухо заметил я, ругая про себя двойника за то, что тот не сдержан и навлек на нас внимание инвалида. Я даже хотел ткнуть его кулаком в бок, но двойник вдруг исчез. Видимо, он опять соединился со мной в одно целое. Поняв, что нашкодил, спрятался в меня.
— Это совсем новые, совсем свежие стихи! — наступал поэт. — Вы их не слышали. Пойдемте, тут недалеко.
Он звал в какую-то студию, где, якобы, записан его голос, и предлагал послушать его с аудиокассеты.
Что делать с этими больными да убогими! Мы, здоровые, чувствуем себя перед ними в долгу, словно это мы виновники их несчастья. Мы прислуживаем им, а некоторые из них начинают наглеть и вместо признательности платят нам капризами и агрессией.
Хорошо, сказал я, пойдем, а сам быстро побежал вперед, надеясь, что инвалид не поспеет за мной и отвяжется. Но тот оказался лихачом. Вот уж поистине: ноги в руках! Коляска его неслась, как велосипед, и едва на меня не наехала. К тому же, у входа его ждал сопровождающий — жилистый малый лет 30-ти. Мне пришлось смириться.
Осень — слякоть — ночь — редкие фонари. Город как вымер: ни прохожих, ни машин. Дорога вроде бы асфальтирована, но выглядит как проселочная: кочки да ухабы. Или мы уже на окраине? Это не исключено, потому что мы идем долго. По щиколотку в жидкой грязи мы идем черт-те куда. Я весь вспотел, ноги мои подкашиваются. Обнимая меня рукой за плечи, на мне висит инвалид. Сзади сопровождающий толкает пустую коляску. Она СРАЗУ «отказалась» преодолевать препятствия, и нам пришлось освободить ее от груза. Поднимая Волошина, я увидел:
КАКИЕ У НЕГО ТОНКИЕ НОЖКИ!
И все-таки при хорошей опоре он может стоять на этих ножках и даже довольно быстро передвигает ими. Но я ему не опора! Слишком разные у нас весовые категории — не в мою пользу. Кажется, еще несколько шагов — и я упаду с ним в грязь. Нехорошим словом я поминаю своего двойника. Выходи! — мысленно кричу я ему. — Ты его накликал, ты и тащи! Но нет мне ответа.
Между тем мы подошли к препятствию — глубокой луже с обрывистыми краями. Вода в ней прозрачна, как в роднике. Ширина — метра полтора. На другой стороне растет какое-то дерево. Я передаю поэта сопровождающему и пытаюсь дотянуться до ветки дерева, чтобы, уцепившись за нее, перескочить на ту сторону. Все больше я нависаю над лужей. Вдруг — легкий толчок сзади, и я уже стою в воде, достигающей мне бедер. Меня толкнул МАЛЫЙ! Инстинктивно я почувствовал это, когда падал. Что за шутки! — хочу я крикнуть ему, но тем же шестым чувством, всем своим существом понимаю:
ЭТО НЕ ШУТКИ!
Инвалид сидит в коляске, как на троне. Малый стоит рядом и, ухмыляясь, смотрит на меня. Вот сволочь! — думаю я. — Погоди. Дай мне только выбраться отсюда! Тут я пошатнулся (место подо мной неровное) и, падая, оперся левой рукой о дно. Я хочу выпрямиться, хочу вынуть из воды руку, но
ВОДА НЕ ОТПУСКАЕТ ЕЕ!
