Добавить в моё избранное
183 мин, 13 сек 11213
— Я хочу поговорить с тобой.
— Я не хочу разговаривать, мистер Грейвз, — услышал он спустя короткое время.
Он постоял возле двери, провёл по ней пальцами. Направился к себе, завернул в ванную комнату, чтобы выключить свет. Задумался. Взял своё полотенце — оно слабо пахло душистым мылом, лосьоном после бритья, ветивером и розовым перцем. Он повесил его обратно, расправил, чтобы не осталось складок. Что Криденс хотел от этих запахов? Чего ему не хватало?
Грейвз помедлил, потрогал белое полотенце рядом. Оно было едва влажным. Он снял его с кольца, поднёс к носу, глубоко вдохнул. Его как будто ударило.
Никакой Талиесин Эйвери со всеми его умениями, со всей его добровольной и жадной покорностью, со всей его элегантной ухоженной изысканностью — никогда не заменит и не сможет заменить Криденса, потому что от его запаха по крови бежит огонь, потому что он пахнет резковатой и острой пряностью, расцветающей молодостью, затаённым солнечным жаром, кровью, потом, чёрным туманом, холодным солёным ветром и яростной нежностью. Есть сотни таких, как Талиесин Эйвери и его друзья, но никогда и нигде больше не будет второго такого, как Криденс.
И всё стало ещё хуже.
Криденс ушёл в себя так глубоко, что перестал отвечать, даже если Грейвз повторял вопрос дважды и трижды. Он сидел в своей комнате, закрыв дверь, спускаясь только к столу. Он смотрел на Грейвза угрюмо, как его филин, уклонялся от прикосновений или замирал, пережидая их, как букашка, которая притворяется мёртвой, чтобы её не склевала птица. Грейвз слышал от него только враждебное «доброе утро, сэр» и «спокойной ночи, сэр».
По ночам Грейвзу казалось, что в его спальне из стен сочится густой плотный дым. Он поднимался клубами к потолку, перетекал с места на место, как рой едва слышимой мошкары, стекал по обоям на пол.
— Пожалуйста, мистер Грейвз, — с надеждой прошептал Криденс, прильнув к его ногам, — пожалуйста, убейте меня…
Грейвз очнулся и резко сел. Закрыл руками лицо. Когда сердце чуть-чуть успокоилось, встал, снял пижаму. Оделся, не зная, зачем. Спустился вниз — портсигар остался в столовой.
Его обычный стул был отодвинут, у ножки сидел Криденс, обхватив колени руками и положив на них голову. Услышав шаги, он встрепенулся.
Давай, — сказал себе Грейвз. — Это шанс. Поговори с ним. Выясни, что происходит, хватит молчать. Ты же видишь, что вам обоим не становится легче. Ты же взрослее, ты можешь взять себя в руки…
Он почувствовал физическую тошноту, к горлу подступил ком. Он закрыл глаза, чтобы не видеть виноватого взгляда.
Я больше не могу брать себя в руки, — подумал он. — Больше не могу. У меня больше нет рук, чтобы держать себя. Я не хочу больше. Пусть всё проваливается. Я не могу это удержать. Пусть всё просто закончится… как-нибудь. Надо просто пойти отыскать Гриндевальда… И если он убьёт меня, то мне будет уже всё равно, что будет дальше. С Англией. С Америкой. С миром. Со мной. С Криденсом.
Ему казалось, этот голос давно звучал в его голове, но он заставлял себя затыкать его. А сейчас он был таким ясным, таким отчётливым, будто кто-то другой говорил ему в уши. Тихо и спокойно. Небо голубое. Море солёное. Я больше так не могу.
Он прошёл мимо столовой, набросил пальто, отпер входную дверь. Не закрывая её за собой, вышел из дома и аппарировал. Грейвз вдруг понял, зачем люди заводят детей или собак. Раньше он думал: какая странная прихоть — добровольно впускать в свой дом что-то чужое, громкое, требующее внимания и времени. Собаки гавкают, грызут мебель и воняют шерстью. Дети отвратительно громко плачут, разбрасывают еду, портят обои, выносить их можно лишь ради одной цели: продолжения рода.
Если бы у Грейвза была возможность завести наследника, он бы ограничился только одним ребёнком. В молодости, когда он ещё надеялся, что можно найти какой-нибудь способ, он водил на свидания красивых женщин, перебирая их, как запонки для званного вечера: может быть, рыженькая… или брюнетка. Или блондинка? Все блондинки казались хорошенькими. Синеглазая? С пухлыми губами? Нет, не потому, что он собирался найти этим губам определённое применение — боже упаси, ей потом целовать сына. Просто потому что пухлые губы чудесно выглядят. Он смотрел на возможных избранниц внимательно, изучая черты лица, они розовели и улыбались, думая, что он безумно влюблён. А он представлял, понравится ли ему, если у мальчика будут эти глаза или нос такой формы? Если он будет похож на мать? Грейвз был достаточно либерален, чтобы позволить сыну не быть своей точной копией.
Если бы магия могла создавать жизнь…
Если бы существовал ритуал, пусть даже сложный, опасный, требующий сил и времени… Но даже Тёмные искусства, позволяющие воздвигнуть голема из чужой плоти, не способны были вдохнуть в него душу. Существовал лишь один долгий и трудный ритуал, и как назло, именно он был совершенно недоступен Грейвзу.
— Я не хочу разговаривать, мистер Грейвз, — услышал он спустя короткое время.
Он постоял возле двери, провёл по ней пальцами. Направился к себе, завернул в ванную комнату, чтобы выключить свет. Задумался. Взял своё полотенце — оно слабо пахло душистым мылом, лосьоном после бритья, ветивером и розовым перцем. Он повесил его обратно, расправил, чтобы не осталось складок. Что Криденс хотел от этих запахов? Чего ему не хватало?
Грейвз помедлил, потрогал белое полотенце рядом. Оно было едва влажным. Он снял его с кольца, поднёс к носу, глубоко вдохнул. Его как будто ударило.
Никакой Талиесин Эйвери со всеми его умениями, со всей его добровольной и жадной покорностью, со всей его элегантной ухоженной изысканностью — никогда не заменит и не сможет заменить Криденса, потому что от его запаха по крови бежит огонь, потому что он пахнет резковатой и острой пряностью, расцветающей молодостью, затаённым солнечным жаром, кровью, потом, чёрным туманом, холодным солёным ветром и яростной нежностью. Есть сотни таких, как Талиесин Эйвери и его друзья, но никогда и нигде больше не будет второго такого, как Криденс.
И всё стало ещё хуже.
Криденс ушёл в себя так глубоко, что перестал отвечать, даже если Грейвз повторял вопрос дважды и трижды. Он сидел в своей комнате, закрыв дверь, спускаясь только к столу. Он смотрел на Грейвза угрюмо, как его филин, уклонялся от прикосновений или замирал, пережидая их, как букашка, которая притворяется мёртвой, чтобы её не склевала птица. Грейвз слышал от него только враждебное «доброе утро, сэр» и «спокойной ночи, сэр».
По ночам Грейвзу казалось, что в его спальне из стен сочится густой плотный дым. Он поднимался клубами к потолку, перетекал с места на место, как рой едва слышимой мошкары, стекал по обоям на пол.
— Пожалуйста, мистер Грейвз, — с надеждой прошептал Криденс, прильнув к его ногам, — пожалуйста, убейте меня…
Грейвз очнулся и резко сел. Закрыл руками лицо. Когда сердце чуть-чуть успокоилось, встал, снял пижаму. Оделся, не зная, зачем. Спустился вниз — портсигар остался в столовой.
Его обычный стул был отодвинут, у ножки сидел Криденс, обхватив колени руками и положив на них голову. Услышав шаги, он встрепенулся.
Давай, — сказал себе Грейвз. — Это шанс. Поговори с ним. Выясни, что происходит, хватит молчать. Ты же видишь, что вам обоим не становится легче. Ты же взрослее, ты можешь взять себя в руки…
Он почувствовал физическую тошноту, к горлу подступил ком. Он закрыл глаза, чтобы не видеть виноватого взгляда.
Я больше не могу брать себя в руки, — подумал он. — Больше не могу. У меня больше нет рук, чтобы держать себя. Я не хочу больше. Пусть всё проваливается. Я не могу это удержать. Пусть всё просто закончится… как-нибудь. Надо просто пойти отыскать Гриндевальда… И если он убьёт меня, то мне будет уже всё равно, что будет дальше. С Англией. С Америкой. С миром. Со мной. С Криденсом.
Ему казалось, этот голос давно звучал в его голове, но он заставлял себя затыкать его. А сейчас он был таким ясным, таким отчётливым, будто кто-то другой говорил ему в уши. Тихо и спокойно. Небо голубое. Море солёное. Я больше так не могу.
Он прошёл мимо столовой, набросил пальто, отпер входную дверь. Не закрывая её за собой, вышел из дома и аппарировал. Грейвз вдруг понял, зачем люди заводят детей или собак. Раньше он думал: какая странная прихоть — добровольно впускать в свой дом что-то чужое, громкое, требующее внимания и времени. Собаки гавкают, грызут мебель и воняют шерстью. Дети отвратительно громко плачут, разбрасывают еду, портят обои, выносить их можно лишь ради одной цели: продолжения рода.
Если бы у Грейвза была возможность завести наследника, он бы ограничился только одним ребёнком. В молодости, когда он ещё надеялся, что можно найти какой-нибудь способ, он водил на свидания красивых женщин, перебирая их, как запонки для званного вечера: может быть, рыженькая… или брюнетка. Или блондинка? Все блондинки казались хорошенькими. Синеглазая? С пухлыми губами? Нет, не потому, что он собирался найти этим губам определённое применение — боже упаси, ей потом целовать сына. Просто потому что пухлые губы чудесно выглядят. Он смотрел на возможных избранниц внимательно, изучая черты лица, они розовели и улыбались, думая, что он безумно влюблён. А он представлял, понравится ли ему, если у мальчика будут эти глаза или нос такой формы? Если он будет похож на мать? Грейвз был достаточно либерален, чтобы позволить сыну не быть своей точной копией.
Если бы магия могла создавать жизнь…
Если бы существовал ритуал, пусть даже сложный, опасный, требующий сил и времени… Но даже Тёмные искусства, позволяющие воздвигнуть голема из чужой плоти, не способны были вдохнуть в него душу. Существовал лишь один долгий и трудный ритуал, и как назло, именно он был совершенно недоступен Грейвзу.
Страница
17 из 53
17 из 53
