Не закрывай дверь

— Он отзывчивый мальчик, он поймёт… — начал Ньют.

— Криденс не должен меня видеть, — сквозь зубы повторил Грейвз. — У меня нет сил спорить, просто сделайте, как я сказал. И помните про обещание.

Дом уже был восстановлен. То ли это Финли постарался, то ли Криденс так умело обращался со своей силой, но в спальне Грейвза всё было в точности так, как он оставил почти час назад.

Подумать только… Как за час может измениться жизнь.

— Я останусь до утра, — сказал Ньют, усадив Грейвза на край постели. — Послежу и за вами… и за Криденсом.

— Хорошо… — едва шевеля губами, сказал тот. — Если перед домом найдёте палочку… чёрную с перламутром… это моя. Я выронил, когда Криденс напал на меня.

— Я поищу, — сказал Ньют.

Грейвз пошевелил правой рукой. Она была тяжёлой, под бинтами всё горело, но пальцы слегка шевелились — достаточно, чтобы помочь левой руке расстегнуть брюки.

— Я могу вам… — начал Ньют.

— Знаете, что… — устало сказал Грейвз, ковыряя пуговицы. — Я позволяю другому мужчине расстегнуть мне ширинку только в том случае, если он собирается сделать мне минет. Я очень надеюсь, что вы не собираетесь, потому что мне сейчас нечем вас порадовать. И вообще… вы не в моём вкусе. А кроме того… Криденс за это убьёт нас обоих. Так что держите руки при себе… Лучше достаньте из комода мою пижаму. Я не смогу встать на ноги.

— Вы бредите и иронизируете одновременно, — с коротким кивком заметил Ньют. — Наверное, это хорошо.

— Годы тренировки…

— Значит, жить будете.

Грейвз бросил на пол носки и брюки. С трудом попал в рукава пижамы, но не позволил себе помочь.

— Я думаю… — начал Ньют. Остановился, нахмурился, оглянулся, будто искал что-то. — Мы должны извиниться перед Криденсом.

— Не могу с вами не согласиться, — Грейвз потянулся откинуть одеяло. — Мы оба были неправы. Вы влезли, куда вас не просили… и задурили ему голову, не спросив, что он думает… я сделал то же самое. Вы это начали — вам извиняться первым… — он пристроил голову на подушки, прикрыл глаза. — Только в этот раз… выбирайте выражения…

Ночью он всё время просыпался от того, что на него кто-то смотрит. Ему казалось, что рядом он видит Криденса. Тот лежал на соседней подушке, одетый, поверх покрывала, сунув ладони под щёку, и молча смотрел на него. Эта галлюцинация, вызванная то ли отваром Ньюта, то ли болевым шоком, то ли внезапным и крайне бурным примирением, была такой трогательной, что Грейвз каждый раз усмехался выверту собственного сознания и тихо говорил:

— Криденс…

— Спите, сэр, — каждый раз строго говорила галлюцинация. — Я не уйду.

И Грейвз закрывал глаза, улыбаясь. В детстве Персиваль не любил болеть. Приходилось оставаться в постели из-за слабости, укутываться в несколько одеял, когда бил озноб и холодно было высунуть наружу даже палец, а лоб пылал, будто нагретый от жара в камине. Персиваль лежал, заворачиваясь в одеяла, как в кокон, чтобы тепло оставалось со всех сторон, пристраивал голову на пуховую подушку. Глаза закрывались от тяжести, но сон не шёл.

Когда Персиваль болел, отец приглашал нанести визит мистера Ламберта. Это был невысокий пожилой колдомедик, похожий на черепаху. Он был добродушным, носил аккуратную седую бородку и много лет был семейным врачом Грейвзов. Мистер Ламберт выкапывал Персиваля из-под одеял, попутно болтая о какой-то отвлечённой ерунде, будто Персиваль был трёхлетним ребёнком, которого пугает звон склянок с зельями, щупал ему лоб, говорил «ну и жар у вас, молодой человек». Постукивал палочкой по его груди, и на теле Персиваля проступал рисунок кровеносных сосудов, очертания сердца и лёгких, будто кто-то рисовал их красной тушью. После внимательного осмотра мистер Ламберт оставлял на ночном столике коробочку с пилюлями, завёрнутыми в разноцветные фантики, как конфеты, говорил «полный покой, молодой человек, полный покой» — и отправлялся пить скотч с Френсисом Александром Грейвзом.

Когда их голоса и шаги затихали на гулкой галерее, дверь смежной спальни тихо приоткрывалась, и в комнату к Персивалю проскальзывал Реми.

Реми было двадцать пять или двадцать восемь. Он приехал из Франции с превосходными рекомендациями и поступил гувернёром к Грейвзам, когда Персивалю было четыре. Он был темноволосым и темноглазым, высоким, подтянутым и улыбчивым. Он учил Персиваля чтению, письму и французскому языку, следил за расписанием занятий с учителями арифметики, этики, логики, географии и истории, гулял с ним, шутил с ним и с удовольствием отвечал на все вопросы. Он вытирал его огромным пушистым полотенцем после вечерней ванны и относил в постель, пока Персиваль не стал слишком тяжёлым, чтобы таскать его на руках. Помогал одеваться утром и раздеваться вечером, причёсывал перед зваными ужинами, на которых Персиваль был обязан присутствовать, целовал в висок, желая спокойной ночи, читал вслух и обнимал, держа на коленях, если Персивалю становилось грустно.