Фандом: Малыш и Карлсон, который живёт на крыше, Приключения Пеппи Длинный чулок, Дядя Фёдор, пёс и кот, Винни-Пух. Кому суждено гореть, тот не утонет. Кто смел пировать на его похоронах, тому придется пережить крушение своих надежд. Сванте Свантесон никому ничего не обещал, но тем не менее возвращается из царства мертвых и даже заводит парочку новых друзей.
Добавить в моё избранное
63 мин, 21 сек 3214
— Значит, и другие не помешают! Они же тоже хорошие!
И они полетели собирать людей. Сванте, правда, шипел сквозь зубы, настраивая уровни безопасности города, но настраивал же! А Пеппи было странно видеть, что, оказывается, в мире бывают города, такие огромные, такие странные!
Они никогда не сходят на землю. Вернее, она однажды решилась спуститься и даже прогулялась, но когда вернулась, Сванте смотрел на нее так, что она поклялась никогда-никогда больше не делать ничего подобного, во всяком случае, не поставив его в известность. Слишком его стало жалко: Пеппи же умная, она знает, что самые страшные глаза у Сванте тогда, когда он боится за нее.
Но разве можно есть одни дурацкие консервы? Даже у отца на подлодке работали теплицы и росли растения. И он, между прочим, дал Пеппи чемоданчик с семенами и удобрениями. Впрочем, горожане питаются приличней, чем Сванте, тут и теплицы есть, и булочная, в которой делают тающие песочные пирожные, и чего только нет! Впрочем, за Сванте Пеппи взялась всерьез, реализуя все рецепты из начитанных в годы «домашнего ареста» кулинарных книг. Когда Пеппи напекла корзинку пряников и пошла раздавать их детям на улице, дети смотрели на нее ошалелыми глазами и молча трескали сладости. Впрочем, дети реагировали на нее еще более-менее прилично. Им, по крайней мере, нравились ее разноцветные полосатые чулки. Фру Розенблюм называла их вульгарными. Может, так и было. Зато они были яркими и веселыми, а Пеппи этого иногда не хватало. И к тому же они нравились Сванте, чье мнение было куда более ценным, нежели мнение фру Розенблюм.
Пеппи и сюда, в город Сванте, отпросилась у отца просто потому, что ничего в жизни не видела, кроме «Атлантиса». Она и «Атлантис» не весь-то видела, все-таки отцовский плавучий «остров» был весьма велик. Но тут — тут было небо, тут каждый день сияло солнце, тут были люди и… тут был Сванте, которого нужно было кормить — и во многом новая сила Пеппи в этом процессе очень пригождалась. Под угрозой привязывания к стулу Сванте хотя бы ел. На вопрос, почему еда такая калорийная, Пеппи регулярно отвечала, что покуда она не перестанет путать Сванте с вешалкой для его пальто — она будет его откармливать.
— А потом подашь на Рождество с яблоком во рту? — уточнил в последний раз Сванте, когда перед ним поставили хлебный пудинг.
— Если устроишь Рождество…
Эфраим, отпуская ее, сказал, чтобы она была осторожнее, чтобы не рисковала собой, чтобы писала, звонила, связывалась по рации, да хоть с почтовым голубем весточку присылает пусть, говорил, что если бы мог, привязал бы ее к батарее, но не для того же он ее лечил, чтобы на всю жизнь посадить на цепь рядом с собой. Она и не рискует. Просто учится жить — сама по себе и рядом со Сванте.
Впрочем, в последние дни Сванте почти не шутит, напоминая Пеппи того мрачного типа, который год назад ввалился в ее палату.
Вечером Пеппи замечает на столе у Сванте не только чертежи, но и фотоснимки чего-то, что она не очень может понять.
— Что это? — интересуется она, не в силах удержаться.
— Это база Федора, — рассеянно отзывается Сванте и тут же вскидывает глаза, сразу ставшие какими-то беспомощными.
Пеппи не понимает, чего он боится. А потом ее осеняет — отец ведь иногда говорил, что Сванте погубил мир. За это его ненавидит бывший папин коллега, да и сам папа не особенно любит. Сванте много сделал, чтобы Пеппи стала сильнее и покинула палату, но папа все равно его не любит. Видимо, Сванте планирует еще что-нибудь боевое и боится, что Пеппи испугается его. И тоже возненавидит.
Она невесомо касается его ладони. Смысла говорить нет, она не будет его ненавидеть. Не его. А в сердце щекочется тепло. Она знает, насколько Сванте может быть холоден с остальными гостями его города, но с ней он всегда какой-то растерянный, забавный. Смешно даже думать, что он посмотрит хоть на кого-нибудь такими испуганными глазами. Так смотрят на него, и страх мешается с благоговением так же, как и в его глазах сейчас.
Сванте тянет ее к себе, усаживая на колени. Пеппи хихикает, вспоминая, что папа вот тоже сажал ее на колени, но она тогда была очень маленькая и болела даже чаще, чем в последний год. И все же было совсем не так, как сейчас — когда тяжелая рука Сванте лежит на ее коленке, а он сам, закрыв глаза, касается носом ее уха. Тепло и щекотно — в груди. Там, где бьется сердце.
Пеппи легко целует его в кончик носа. Сванте улыбается, тепло, нежно, совсем не так, как он улыбается фру Розенблюм, когда она начинает жаловаться на Пеппи. Они соприкасаются лбами и носами, от этого становится еще теплее, а в ладонях разливается странная слабость. Совсем не такая, как при болезни, нет, эта слабость будто бы затаилась и чего-то ждет. Минута, две — они сидят так, греют друг друга, а затем губы Сванте касаются ее губ.
