Добавить в моё избранное
27 мин, 6 сек 6323
— для порядка прикрикнул герцог, но согласился: -Сволочи, — и тоже сплюнул на снег, — не забрали нас.
— Нет, — главный ловчий отмахивается, — что-то случилось у загонщиков: собаки совсем одурели. А этим повезло, — размышляет он, перезаряжая ружья, -собаки неслись через их номера. Удержать не смогли, вот и бросились вместе со стаей.
— А нам что делать? — спрашивает тот, что с ушибленным боком.
Тишина.
Все молчат, и вокруг тишина. Даже лай обезумевших от погони псов казался чем-то нездешним, не воспринимался разумом. Далёкое ржание лошадей, редкие всхлипы охотничьих рожков — не здесь… не здесь… никогда… Среди всех ночных звуков лишь завывания тварей имели значение.
Тишина.
Как шуршит лунный свет, спадая с заснеженных елей…
Фиолетовые тени деревьев, страстно прижавшись к сугробам, дрожат в вожделении… Зачатие трав и цветов… Прорастут, поднимутся по весне… Возмужают за лето… Брызгая августовским звездопадом, с юношеским нетерпением будут тыкаться в небесное лоно, прикрытое кучеряшками облаков… И небо отяжелеет к зиме, разродится снегом… Белою негой лягут снега под страстные тени деревьев…
Как шуршит лунный свет, спадая с заснеженных елей…
Вечно… вечно…
Круговорот любви в природе…
Вечно…
Жить, Г-споди! Жить!
С мертвеца медленно стягивают саван. Мертвецу становится холодно. Ему в лицо с любопытством сияет заспанный лик Сатаны. Издалека мерцают огоньки костров. Разумеется, адских. Полнолунный Сатана отдаляется и застывает над лесом белым залапанным нимбом. А со звёзд осыпаются грешники — мечущимся пеплом, мятущимся. Ад переворачивается, оборачивается Небом — холодным, бездонным и равнодушным. Как Ад.
— А где же Б-г?…
— В нас…, — тёплый голос Менахема (не в голове, а в груди)… Разгорается что-то в груди, словно Менахем и вправду ткнул в Б-га пальцем, и тот, раскрывая инкогнито, дышит горячим дыханием на ожившее сердце Хюнтера.
Свет Б-жий озаряет меня.
Любовь Б-жия окружает меня.
Присутствие Б-жие бдит надо мной…
Под заснеженными елями по широкой тропе сквозь лес, сквозь страх, сквозь отчаянье медленно крадётся странный мохнатый крест.
Четверо живых среди затаившейся смерти. Первым герцог, водя перед собой ружьём, словно разгоняя опасность. Спиной к нему, угрожая лесу двустволкой, пятится главный ловчий. Двое крепких крестьянских парней движутся по бокам, нервно тыкая в ночь осиновыми колами. И кажется, в узком пространстве между ними устало бредёт надежда, морщась от резкого запаха пота.
Минуют частокол второго номера… На снег лучше не смотреть. Но как завораживает!…
Дальше, дальше… к первому частоколу, где, может быть, кто-то остался. Мохнатый крест упрямо движется дальше, чем-то схожий с израненным пауком.
Снег скрипит под ногами. Ударами сердца этого паука. Скрип — толчёк крови. Скрип — кипяток пробегает по венам. Скрип-скрип-скрип — бъётся сердце на грани разрыва. Скрип… заглушая Иерихонские трубы… скрип…
Хюнтер даже не пробовал вскарабкаться обратно по обнажившемуся склону Хмельного оврага. Он только прыгал на месте, хлопал руками себя по щекам и молился. Молился тому кузнец-богу, который подбрасывал уголь в топку его раскалившегося сердца, раздувая огонь мехами Хюнтеровых лёгких… И кровь, которая, казалось, навсегда превратилась в сосульки, наконец-то растаяла, закипела, ошпарила пальцы на руках и ногах, лизнула горячей болью уши, щёки и нос и забулькала в животе живительным варевом!
… Присутствие Б-жие бдит надо мной.
Сила Б-жия струится сквозь меня.
Где бы я ни был — Б-г со мной.
Амэн.
Как следует разогревшись, юноша наклонился и поднял собачий кисет, который приметил, ещё вставая. Рядом с ним обнаружился осиновый кол, припорошеный снегом. Значит, не потерял. Спасибо, Г-споди!
Завязки кисета хорошо пожёваны, неудивительно, что он всё-таки оборвался. Странно, что оборвался только сейчас: всю дорогу Гретта отчаянно трусила, и Хюнтер считал, что её талисман отгрызли ещё в той сваре, до начала охоты. Псине он не помог, но вдруг да поможет Хюнтеру не пасть духом, не потерять голову, выбираясь из этого страшного леса? То и дело дуя на пальцы, Хюнтер принялся развязывать кисет. Ему почему-то казалось, что без кожаного мешочка действие пергамента с магическими письменами будет сильнее. А может, проявятся и ещё какие-нибудь эффекты, которые помогут ему — одинокому, замёрзшему, перепуганному — живым вернуться домой?
… Хюнтер оторопело смотрел в тёмные глубины кисета, казавшиеся бездонными, хотя он только что чуть ли не выскреб его изнутри… Во всяком случае, эти глубины безвозвратно поглотили пергамент. Теперь ясно, почему Гретта нервничала. Неясно только, что произошло с амулетом.
— Мерзкий еврей! Мерзкий еврей! Сжечь его! Нехристь!
— Нет, — главный ловчий отмахивается, — что-то случилось у загонщиков: собаки совсем одурели. А этим повезло, — размышляет он, перезаряжая ружья, -собаки неслись через их номера. Удержать не смогли, вот и бросились вместе со стаей.
— А нам что делать? — спрашивает тот, что с ушибленным боком.
Тишина.
Все молчат, и вокруг тишина. Даже лай обезумевших от погони псов казался чем-то нездешним, не воспринимался разумом. Далёкое ржание лошадей, редкие всхлипы охотничьих рожков — не здесь… не здесь… никогда… Среди всех ночных звуков лишь завывания тварей имели значение.
Тишина.
Как шуршит лунный свет, спадая с заснеженных елей…
Фиолетовые тени деревьев, страстно прижавшись к сугробам, дрожат в вожделении… Зачатие трав и цветов… Прорастут, поднимутся по весне… Возмужают за лето… Брызгая августовским звездопадом, с юношеским нетерпением будут тыкаться в небесное лоно, прикрытое кучеряшками облаков… И небо отяжелеет к зиме, разродится снегом… Белою негой лягут снега под страстные тени деревьев…
Как шуршит лунный свет, спадая с заснеженных елей…
Вечно… вечно…
Круговорот любви в природе…
Вечно…
Жить, Г-споди! Жить!
С мертвеца медленно стягивают саван. Мертвецу становится холодно. Ему в лицо с любопытством сияет заспанный лик Сатаны. Издалека мерцают огоньки костров. Разумеется, адских. Полнолунный Сатана отдаляется и застывает над лесом белым залапанным нимбом. А со звёзд осыпаются грешники — мечущимся пеплом, мятущимся. Ад переворачивается, оборачивается Небом — холодным, бездонным и равнодушным. Как Ад.
— А где же Б-г?…
— В нас…, — тёплый голос Менахема (не в голове, а в груди)… Разгорается что-то в груди, словно Менахем и вправду ткнул в Б-га пальцем, и тот, раскрывая инкогнито, дышит горячим дыханием на ожившее сердце Хюнтера.
Свет Б-жий озаряет меня.
Любовь Б-жия окружает меня.
Присутствие Б-жие бдит надо мной…
Под заснеженными елями по широкой тропе сквозь лес, сквозь страх, сквозь отчаянье медленно крадётся странный мохнатый крест.
Четверо живых среди затаившейся смерти. Первым герцог, водя перед собой ружьём, словно разгоняя опасность. Спиной к нему, угрожая лесу двустволкой, пятится главный ловчий. Двое крепких крестьянских парней движутся по бокам, нервно тыкая в ночь осиновыми колами. И кажется, в узком пространстве между ними устало бредёт надежда, морщась от резкого запаха пота.
Минуют частокол второго номера… На снег лучше не смотреть. Но как завораживает!…
Дальше, дальше… к первому частоколу, где, может быть, кто-то остался. Мохнатый крест упрямо движется дальше, чем-то схожий с израненным пауком.
Снег скрипит под ногами. Ударами сердца этого паука. Скрип — толчёк крови. Скрип — кипяток пробегает по венам. Скрип-скрип-скрип — бъётся сердце на грани разрыва. Скрип… заглушая Иерихонские трубы… скрип…
Хюнтер даже не пробовал вскарабкаться обратно по обнажившемуся склону Хмельного оврага. Он только прыгал на месте, хлопал руками себя по щекам и молился. Молился тому кузнец-богу, который подбрасывал уголь в топку его раскалившегося сердца, раздувая огонь мехами Хюнтеровых лёгких… И кровь, которая, казалось, навсегда превратилась в сосульки, наконец-то растаяла, закипела, ошпарила пальцы на руках и ногах, лизнула горячей болью уши, щёки и нос и забулькала в животе живительным варевом!
… Присутствие Б-жие бдит надо мной.
Сила Б-жия струится сквозь меня.
Где бы я ни был — Б-г со мной.
Амэн.
Как следует разогревшись, юноша наклонился и поднял собачий кисет, который приметил, ещё вставая. Рядом с ним обнаружился осиновый кол, припорошеный снегом. Значит, не потерял. Спасибо, Г-споди!
Завязки кисета хорошо пожёваны, неудивительно, что он всё-таки оборвался. Странно, что оборвался только сейчас: всю дорогу Гретта отчаянно трусила, и Хюнтер считал, что её талисман отгрызли ещё в той сваре, до начала охоты. Псине он не помог, но вдруг да поможет Хюнтеру не пасть духом, не потерять голову, выбираясь из этого страшного леса? То и дело дуя на пальцы, Хюнтер принялся развязывать кисет. Ему почему-то казалось, что без кожаного мешочка действие пергамента с магическими письменами будет сильнее. А может, проявятся и ещё какие-нибудь эффекты, которые помогут ему — одинокому, замёрзшему, перепуганному — живым вернуться домой?
… Хюнтер оторопело смотрел в тёмные глубины кисета, казавшиеся бездонными, хотя он только что чуть ли не выскреб его изнутри… Во всяком случае, эти глубины безвозвратно поглотили пергамент. Теперь ясно, почему Гретта нервничала. Неясно только, что произошло с амулетом.
— Мерзкий еврей! Мерзкий еврей! Сжечь его! Нехристь!
Страница
4 из 8
4 из 8
