Добавить в моё избранное
27 мин, 6 сек 6324
— прорвало Хюнтера: -Тварь! Тварь кабалисткая! На кол осиновый! Сжеч-ч-ч-чь!
И умолк. Как бы не накликать кого…
На первом номере приветственно махали руками!
… Кто?
Четвёрка охотников сбивается с шага. Даже хладнокровный Отто, прикрывающий тыл «креста-паука», принялся поглядывать через плечо.
… Кто?!
… Кажется… Нет, кажется, люди… Прячутся за частоколом, сжимают в руках ружья и колья. Даже костёр развели! Манят-манят к себе его алые отблески, обещают спасение, передышку натянутым нервам! Обещают!…
Хюнтер огляделся.
Здесь оставаться не стоит. Надо идти. И лучше всего вперёд, туда, где склоны оврага не такие крутые. А там уже близко — застава, надежда… Да и собаки, судя по лаю, тоже в той стороне.
Он отбросил бесполезный кожаный мешочек; повозившись, окропил снег горячей струёй; вновь повозился, заправляя одежду; поднял осиновый дрын; и вздохнув по потерянным снегоступам, решительно двинулся в путь.
Они ускорили шаг, не сговариваясь, все четверо, ещё быстрее, быстрее — туда — к частоколу. К своим. Свои высыпали наружу. Приветствуя спасшихся, радостно что-то кричат, и крик перерастает в вой!… Нечеловеческий… Долгожданный…
И что-то случилось со временем. Оно перестало быть беспрерывным, словно кто-то разрезал его на картинки и заново склеил, и только каждую третью…
Вот кто-то, руки распятием, в прыжке из-за спин встречающих.
Вот кто-то из этих встречающих орёт благим матом, стараясь удержать половинки расколотого черепа.
Вот тварь на снегу. Распласталась. Дымок из плеча. Видимо, кто-то выстрелил, но кто — вырезано из времени.
Пятеро орудуют кольями, и двое крестьян герцога перепрыгивают через сугроб, спеша на подмогу.
А вот ещё две твари упали откуда-то сверху, перерезав отставшему Отто дорогу.
Отто стреляет.
Промахивается.
Отто бросается прочь.
Герцог, метнувшийся было к частоколу, устремился за ловчим, стреляя перед собой.
Твари исчезли с пути.
Ружьё герцога вертится, зацепившись за ветку.
Время снова становится цельным. Побежало. Помчалось. Рвануло напролом! Не разбирая дороги! Ринулось через ночь в надежде добежать до утра!
Овраг изнутри казался глубокой бесконечной могилой.
Не верилось, что где-то там, за её краями может быть жизнь. Тем более, там-то жизни и не было. Судя по выстрелам и крикам охотников, по лаю собак, по завыванию тварей, там вовсю веселилась смерть. Здесь — в могиле, в овраге — сейчас безопасней всего.
Но слезящаяся на морозе тоска беспрерывно осматривала отвесные склоны: нет ли пути наверх?
А Хюнтер то ли бежал, то ли прорывался сквозь сугробы Хмельного оврага. Он бы и сам не сказал, на что это было похоже: монотонные отупляющие движения под ритм повторяющейся молитвы. Уже не для Б-га, а для себя. Б-г, который внутри, сделал своё дело — тело Хюнтера работало прекрасно отлаженным механизмом — и снова спрятался в складках дрожащей души.
… Где бы я ни был — Б-г со мной.
… Где бы я ни был — Б-г со мной.
… Где бы я ни был — Б-г со мной.
… Где бы я ни был…
Амэн…
Так страшно, что весело.
Так страшно, что хочется петь.
Так страшно, что ничего уже не пугает.
По самому краешку мысли.
По самому краешку смысла.
А надежда в отчаяньи пожирает свой хвост. И вертится, вертится колесом без надежды умереть до конца. А что ей, надежде! Мне бы, мне бы остаться!
Бежать, чтобы остаться! Бежать, чтобы — бежать: каждый шаг — жизнь. Щекочут пятки её секунды! Каждый шаг — последний. А я всё бегу — так вот же оно, бессмертие, — череда последних шагов!
Это не жизнь: у жизни есть будущее, а у меня только бег. Это не смерть: у смерти есть прошлое, а у меня лишь хохочущая тоска. Я вне мира. Это мир забавным щенком ищет место во мне, вертится между желудком и сердцем, ворчит и повизгивает, но не может устроиться и лохматит мне нервы сердитою лапой.
Я смеюсь над его идиотской вознёй! Вот оно, время дать пинка-утопить-почесать его за ухом. Чувствую себя всемогущим, но ничего не могу. Я как бог, которого никто не спрашивает.
Неправда. Я спрашиваю. Я молю сам себя. Я откликаюсь на эти мольбы. Я взламываю рёбра (отдаётся болью в боку), ломаю-ломаю клетку души и расправляю лёгкие крыльями! Два гордых крыла — мои лёгкие — мощным взмахом своим поднимают меня над землёй. Не касаюсь снегов, не касаюсь ветвей, не касаюсь реальности!
Я лечу полной грудью.
И пусть не кончается! Пусть!
По самому краешку смысла.
По самому краешку мысли.
Меня ничего уже не пугает! Не пугает настолько, что становится страшно.
И умолк. Как бы не накликать кого…
На первом номере приветственно махали руками!
… Кто?
Четвёрка охотников сбивается с шага. Даже хладнокровный Отто, прикрывающий тыл «креста-паука», принялся поглядывать через плечо.
… Кто?!
… Кажется… Нет, кажется, люди… Прячутся за частоколом, сжимают в руках ружья и колья. Даже костёр развели! Манят-манят к себе его алые отблески, обещают спасение, передышку натянутым нервам! Обещают!…
Хюнтер огляделся.
Здесь оставаться не стоит. Надо идти. И лучше всего вперёд, туда, где склоны оврага не такие крутые. А там уже близко — застава, надежда… Да и собаки, судя по лаю, тоже в той стороне.
Он отбросил бесполезный кожаный мешочек; повозившись, окропил снег горячей струёй; вновь повозился, заправляя одежду; поднял осиновый дрын; и вздохнув по потерянным снегоступам, решительно двинулся в путь.
Они ускорили шаг, не сговариваясь, все четверо, ещё быстрее, быстрее — туда — к частоколу. К своим. Свои высыпали наружу. Приветствуя спасшихся, радостно что-то кричат, и крик перерастает в вой!… Нечеловеческий… Долгожданный…
И что-то случилось со временем. Оно перестало быть беспрерывным, словно кто-то разрезал его на картинки и заново склеил, и только каждую третью…
Вот кто-то, руки распятием, в прыжке из-за спин встречающих.
Вот кто-то из этих встречающих орёт благим матом, стараясь удержать половинки расколотого черепа.
Вот тварь на снегу. Распласталась. Дымок из плеча. Видимо, кто-то выстрелил, но кто — вырезано из времени.
Пятеро орудуют кольями, и двое крестьян герцога перепрыгивают через сугроб, спеша на подмогу.
А вот ещё две твари упали откуда-то сверху, перерезав отставшему Отто дорогу.
Отто стреляет.
Промахивается.
Отто бросается прочь.
Герцог, метнувшийся было к частоколу, устремился за ловчим, стреляя перед собой.
Твари исчезли с пути.
Ружьё герцога вертится, зацепившись за ветку.
Время снова становится цельным. Побежало. Помчалось. Рвануло напролом! Не разбирая дороги! Ринулось через ночь в надежде добежать до утра!
Овраг изнутри казался глубокой бесконечной могилой.
Не верилось, что где-то там, за её краями может быть жизнь. Тем более, там-то жизни и не было. Судя по выстрелам и крикам охотников, по лаю собак, по завыванию тварей, там вовсю веселилась смерть. Здесь — в могиле, в овраге — сейчас безопасней всего.
Но слезящаяся на морозе тоска беспрерывно осматривала отвесные склоны: нет ли пути наверх?
А Хюнтер то ли бежал, то ли прорывался сквозь сугробы Хмельного оврага. Он бы и сам не сказал, на что это было похоже: монотонные отупляющие движения под ритм повторяющейся молитвы. Уже не для Б-га, а для себя. Б-г, который внутри, сделал своё дело — тело Хюнтера работало прекрасно отлаженным механизмом — и снова спрятался в складках дрожащей души.
… Где бы я ни был — Б-г со мной.
… Где бы я ни был — Б-г со мной.
… Где бы я ни был — Б-г со мной.
… Где бы я ни был…
Амэн…
Так страшно, что весело.
Так страшно, что хочется петь.
Так страшно, что ничего уже не пугает.
По самому краешку мысли.
По самому краешку смысла.
А надежда в отчаяньи пожирает свой хвост. И вертится, вертится колесом без надежды умереть до конца. А что ей, надежде! Мне бы, мне бы остаться!
Бежать, чтобы остаться! Бежать, чтобы — бежать: каждый шаг — жизнь. Щекочут пятки её секунды! Каждый шаг — последний. А я всё бегу — так вот же оно, бессмертие, — череда последних шагов!
Это не жизнь: у жизни есть будущее, а у меня только бег. Это не смерть: у смерти есть прошлое, а у меня лишь хохочущая тоска. Я вне мира. Это мир забавным щенком ищет место во мне, вертится между желудком и сердцем, ворчит и повизгивает, но не может устроиться и лохматит мне нервы сердитою лапой.
Я смеюсь над его идиотской вознёй! Вот оно, время дать пинка-утопить-почесать его за ухом. Чувствую себя всемогущим, но ничего не могу. Я как бог, которого никто не спрашивает.
Неправда. Я спрашиваю. Я молю сам себя. Я откликаюсь на эти мольбы. Я взламываю рёбра (отдаётся болью в боку), ломаю-ломаю клетку души и расправляю лёгкие крыльями! Два гордых крыла — мои лёгкие — мощным взмахом своим поднимают меня над землёй. Не касаюсь снегов, не касаюсь ветвей, не касаюсь реальности!
Я лечу полной грудью.
И пусть не кончается! Пусть!
По самому краешку смысла.
По самому краешку мысли.
Меня ничего уже не пугает! Не пугает настолько, что становится страшно.
Страница
5 из 8
5 из 8
