Добавить в моё избранное
26 мин, 45 сек 19531
И вы, — бросила она казакам и нищим, — коли не образумитесь, не отступите — вред своей душе нанесете.
Яков пожал плечами:
— Честно говоря, не вижу связи между католиками и нашим отступлением. Душе, мы, может, и поможем при отходе, да вот телу ужас как навредим.
Монахини же посмурнели: у них были свои дурные знамения.
Когда-то этот монастырь был мужским, но одним летом, всех монахов вырезали налетевшие крымцы.
Монастырь восстановили, но уже как мужской.
Говорят, основатель монастыря, монах Серафим, на месте будущего монастыря воткнул посох в землю, и тот обратился в куст шиповника.
И истинно: во дворе монастыря, возле колодца с незапамятных времен рос куст шиповника, с плодами крупными, такими, кои больше нигде не встречались.
В ту осень, доселе красные плоды враз почернели, стали словно обугленные.
— Да и вообще… — рассуждал дальше Яков. — Чего ради мы им должны верить? Видение им было! Сидят монахини на хлебе и воде, вот с голодухи им всякая блажь и мерещится, — и осекся: если там ноне бабы голодают, чего там они сторожат. Пришлось поправляться. — Сам не гам и другим не дам.
В тот день больше ничего не произошло. Яшка и его люди кружили вокруг монастыря, деревни. Вернулись уже к сумеркам, были неразговорчивы, лишь Бессон распорядился выставить посты.
Затем он долго сидел у общего костра, смотрел на огонь не моргая, словно играл с пламенем в гляделки или пытался своим взором его заколдовать.
— А чего это он? — тихонько спросил один холоп у казака. — Чего не спит?
Казак пожал плечами и рассказал: говорили, что года два назад на Дону этот Яков убил казака, был пойман. За грех смертоубийства в гроб его положили под убитого и закопали в сырую землю.
По станицам прошел говор: дескать, Яшки Кривозубого нету боле. Додыхает он живьем в могиле, в гробу ладном, сосновом… Многие, чуть не все, кто знал о Якове, выдохнули с облегчением.
Только вот далеко, в кабаке едва ли не под Астраханью, услышав эту весть, трое задумались…
Решали, спорили еще почти целый день: а стоит ли Яшку отрывать? Может, с того им самим будет больше вреда, чем выгоды.
Затем все-таки пустились в путь.
Долго ли коротко, пока добрались до места. Пока узнали, где убитый похоронен, пока нашли лопаты…
В рощице у реки просидели до заката. Жальник был почти на виду, да и не хотелось лопатами махать по жаре. Потом ждали, пока взойдет луна…
В общем, на восьмую ночь Якова достали из гроба: полубезумного, прячущего глаза даже от лунного света. Но и в полутьме было видно: лицо покойного изрядно обглодано.
И еще: в ночь спасения Яков не спал. Не лег и в следующую. Через день задремал часа на полтора. Но никогда уже не спал он больше трех-четырех часов в сутки.
За глазами говорили, что в гробу Яшка повредился рассудком, вот и не спит теперь. Сам же Яков по этому поводу скалил зубы и говорил, дескать, под землей он отоспался на всю оставшуюся жизнь.
За Яшкой появилось новое прозвище: Бессонный или попросту Бессон.
И действительно: в брошенной деревне Яшка просидел у костра почти до рассвета. Затем поднялся, обошел посты. Без разговоров, зарубил двоих заснувших сторожей. После чего вернулся и прилег часа на два.
Спал ли он в это время — никому не ведомо.
-//-
Утром Бессон постановил: негоже ждать милостей от природы и монастырь надо брать приступом.
— В монастыре блуд! Бабы с бабами живут! — вещал Кривозубый. — Я поведу вас!
Холопы смотрели в лицо нового вождя. Тот не отводил взгляд.
И будто все в нем было ладно. Лицо словно располагающее, не побитое паршой оспин, без шрамов. Большие голубые глаза, взгляд открытый, пшеничного цвета волосы, широкий лоб.
Он постоянно улыбался, излучая уверенность в себе, был весел, будто голод его совершенно не трогал.
Его зубов никогда не касались клещи зубодера… Впрочем с зубами имелся маленький изъян. Один из верхних резцов был заметно больше остальных зубов.
Тут же проголосовали. Штурмовать монастырь согласились почти все.
Трех, высказавшихся против, Бессон велел тут же убить. Ибо, — заявил он, — в отряде должно царить единство.
Рано утром вышли к монастырю.
Еще вчера это был сброд голодных, злых да безграмотных крестьян. За ночь они не сделались ни умней, ни сытнее. Зато злоба сплотила их, превратила в банду.
Бессон потребовал не просто хлеба — потребовал открыть ворота. Получил отказ.
Кивнул скорее удовлетворенно.
Ушли все-даже те, кто стенал около ворот.
Почти все монахини. Шептались: не могли холопы так легко отступить. Это не к добру… Впрочем, уже давно ничего к добру не происходило.
И действительно: не прошло часа, как из леса снова появились нищие.
Яков пожал плечами:
— Честно говоря, не вижу связи между католиками и нашим отступлением. Душе, мы, может, и поможем при отходе, да вот телу ужас как навредим.
Монахини же посмурнели: у них были свои дурные знамения.
Когда-то этот монастырь был мужским, но одним летом, всех монахов вырезали налетевшие крымцы.
Монастырь восстановили, но уже как мужской.
Говорят, основатель монастыря, монах Серафим, на месте будущего монастыря воткнул посох в землю, и тот обратился в куст шиповника.
И истинно: во дворе монастыря, возле колодца с незапамятных времен рос куст шиповника, с плодами крупными, такими, кои больше нигде не встречались.
В ту осень, доселе красные плоды враз почернели, стали словно обугленные.
— Да и вообще… — рассуждал дальше Яков. — Чего ради мы им должны верить? Видение им было! Сидят монахини на хлебе и воде, вот с голодухи им всякая блажь и мерещится, — и осекся: если там ноне бабы голодают, чего там они сторожат. Пришлось поправляться. — Сам не гам и другим не дам.
В тот день больше ничего не произошло. Яшка и его люди кружили вокруг монастыря, деревни. Вернулись уже к сумеркам, были неразговорчивы, лишь Бессон распорядился выставить посты.
Затем он долго сидел у общего костра, смотрел на огонь не моргая, словно играл с пламенем в гляделки или пытался своим взором его заколдовать.
— А чего это он? — тихонько спросил один холоп у казака. — Чего не спит?
Казак пожал плечами и рассказал: говорили, что года два назад на Дону этот Яков убил казака, был пойман. За грех смертоубийства в гроб его положили под убитого и закопали в сырую землю.
По станицам прошел говор: дескать, Яшки Кривозубого нету боле. Додыхает он живьем в могиле, в гробу ладном, сосновом… Многие, чуть не все, кто знал о Якове, выдохнули с облегчением.
Только вот далеко, в кабаке едва ли не под Астраханью, услышав эту весть, трое задумались…
Решали, спорили еще почти целый день: а стоит ли Яшку отрывать? Может, с того им самим будет больше вреда, чем выгоды.
Затем все-таки пустились в путь.
Долго ли коротко, пока добрались до места. Пока узнали, где убитый похоронен, пока нашли лопаты…
В рощице у реки просидели до заката. Жальник был почти на виду, да и не хотелось лопатами махать по жаре. Потом ждали, пока взойдет луна…
В общем, на восьмую ночь Якова достали из гроба: полубезумного, прячущего глаза даже от лунного света. Но и в полутьме было видно: лицо покойного изрядно обглодано.
И еще: в ночь спасения Яков не спал. Не лег и в следующую. Через день задремал часа на полтора. Но никогда уже не спал он больше трех-четырех часов в сутки.
За глазами говорили, что в гробу Яшка повредился рассудком, вот и не спит теперь. Сам же Яков по этому поводу скалил зубы и говорил, дескать, под землей он отоспался на всю оставшуюся жизнь.
За Яшкой появилось новое прозвище: Бессонный или попросту Бессон.
И действительно: в брошенной деревне Яшка просидел у костра почти до рассвета. Затем поднялся, обошел посты. Без разговоров, зарубил двоих заснувших сторожей. После чего вернулся и прилег часа на два.
Спал ли он в это время — никому не ведомо.
-//-
Утром Бессон постановил: негоже ждать милостей от природы и монастырь надо брать приступом.
— В монастыре блуд! Бабы с бабами живут! — вещал Кривозубый. — Я поведу вас!
Холопы смотрели в лицо нового вождя. Тот не отводил взгляд.
И будто все в нем было ладно. Лицо словно располагающее, не побитое паршой оспин, без шрамов. Большие голубые глаза, взгляд открытый, пшеничного цвета волосы, широкий лоб.
Он постоянно улыбался, излучая уверенность в себе, был весел, будто голод его совершенно не трогал.
Его зубов никогда не касались клещи зубодера… Впрочем с зубами имелся маленький изъян. Один из верхних резцов был заметно больше остальных зубов.
Тут же проголосовали. Штурмовать монастырь согласились почти все.
Трех, высказавшихся против, Бессон велел тут же убить. Ибо, — заявил он, — в отряде должно царить единство.
Рано утром вышли к монастырю.
Еще вчера это был сброд голодных, злых да безграмотных крестьян. За ночь они не сделались ни умней, ни сытнее. Зато злоба сплотила их, превратила в банду.
Бессон потребовал не просто хлеба — потребовал открыть ворота. Получил отказ.
Кивнул скорее удовлетворенно.
Ушли все-даже те, кто стенал около ворот.
Почти все монахини. Шептались: не могли холопы так легко отступить. Это не к добру… Впрочем, уже давно ничего к добру не происходило.
И действительно: не прошло часа, как из леса снова появились нищие.
Страница
4 из 8
4 из 8
