Дедушка

Должно быть, что-то в его поведении тогда насторожило сослуживцев, либо проболтался кто-то другой.

Но если дедушка был таким же добрым, как Иванников, думал Юра, получается, его бы тоже рано или поздно расстреляли. Он же не только избежал этой участи, но и дослужился до полковника. Может, просто не попался? Или же…

Подарки! Так вот оно что! Дедушка же хочет загладить свою вину. Он был жесток к бедной женщине и теперь раскаивается.

«А я ещё и ревновал, — со стыдом думал парень. — Какой же я дурак!»

Но теперь всё будет по-другому. Теперь даже если дедушка принесёт целый миллион, Юра без колебаний отдаст Марье Дмитриевне всё до копейки. И никогда больше не спросит даже в мыслях: «Почему не маме?».

— Ну, здорово, Юрка! О чём задумался?

Молодой человек даже вздрогнул от неожиданности.

— Здорово, деда! — шепнул он, поднимая голову. — Ты прости, что я кошелёк тогда потерял. Впредь буду внимательнее.

— Да ничего, пустяки. Ты лучше расскажи, как дела?

За разговорами о бытовой повседневности пролетела вся ночь. За год папа сменил работу, дядя Саша, мамин двоюродный брат, приезжал на новогодние праздники, на даче какие-то шаромыжники залезли — выкопали почти всю морковь. В школе тоже было много нового. Биологичка уволилась, и теперь на её месте какая-то мымра, которая мало того, что в биологии разбирается, как свинья в апельсинах, так ещё и занижает оценки за всякую ерунду. На время он даже забыл о Марье Дмитриевне. Вспомнил о ней только тогда, когда дедушка достал из-под одежды женский платок. Расцветкой под дикую кошку, с пушистыми волосками-ворсинками и бахромой по краям. Учительница, наверное, будет в восторге.

— Передать Марье Дмитриевне, — сразу догадался Юра.

— Так точно — обрадовался дедушка.

— И положить ей в сумку, как всегда?

— Молодец, Юрка, всё понимаешь! Держи!

Юра взял платок и тут же положил его в портфель. Очень уж ему не хотелось потерять его так же, как кошелёк.

— Слушай, деда, — осенило вдруг парня. — А что мы ей всё тайком да тайком? Может, сказать открыто: дедушка приснился, раскаивается, попросил для Вас платок купить? Узнает, что ты изменился, может, вправду, простит.

Глаза дедушки неожиданно сделались совсем круглыми, такими, будто он увидел инопланетян.

— Ты о чём, Юрка? За что ей меня прощать?

Теперь пришёл черёд удивляться Юре.

— Ну, за допрос.

Дедушкино безмерное удивление внезапно сменилось яростью. В гневе он вскочил с кресла и, подойдя к внуку вплотную, зловеще прошептал:

— Запомни: я ни в чём не виноват! Мне не в чем каяться перед этой продажной контрреволюционеркой. Будь моя воля — я бы её пристрелил, как собаку. Жаль, приказа не было.

— Но деда, ты же над ней издевался. Говорил «сломаю». Ты что, правда, не сожалеешь?

— Ни на йоту! — твёрдо ответил дед. — С ними, предателями, так и надо. Нечего их жалеть.

Такого ответа Юра ожидал меньше всего. Минуточку, а как же тогда…

— Слушай, деда, а если ты её так ненавидишь, зачем подарки передаёшь?

Успокоившийся было дедушка снова начал злиться:

— Не твоё собачье дело! Делай, что я тебе говорю. Или я никогда больше не приду. Ясно?

— Хорошо, деда, — поспешил успокоить его Юра. — Всё сделаю.

— То-то же! Смотри у меня! Если что не так…

Для пущей убедительности дед сжал кулак и помахал перед лицом внука. Впрочем, слов не потребовалось — и так было ясно, что вздумай Юра ослушаться — ничем хорошим это не кончится.

— Ну, а теперь, счастливо оставаться. До следующей годины.

— Пока, деда, — рассеянно прошептал Юра, ещё не пришедший в себя после случившегося.

Учебный день тянулся, как резиновый. Было, как обычно, шесть уроков, но сегодня они прошли так, словно каждый из них умножили на два, и звонок медленно поставил знак «равно». Но и он не принёс желанного облегчения.

Юре казалось, что на него смотрят с укором лица расстрелянных, замученных, — всех тех, кому дед причинил столько зла, сколько причинил Марье Дмитриевне. Для них этот Агашин — чудовище, «людоед» — и никто их них, естественно, не обязан его любить. Да и за что, спрашивается? Но для Юры он — родной человек. Человек, которого он всегда любил, уважал, всегда считал достойным примером. Да, порой дедушка бывал излишне строгим, но мама говорила: зато справедливый. Теперь же Юра вновь и вновь задавал себе вопрос: а был ли дедушка таковым? Разве это справедливо — требовать от человека признания в том, чего он не делал? Разве справедливо лишать человека еды, сна, жестоко избивать, пусть даже этот человек очень плохой? Может ли справедливость быть столь бесчеловечной? Страшней всего то, что дедушка не просто был чудовищем — он таким остался.

Зачем же тогда, спрашивал себя Юра, он требует передать платок репрессированной учительнице?