Добавить в моё избранное
29 мин, 8 сек 9260
И получили мы дерзкий отказ, дескать, не примут еретики наших слов, а если настаивать на своем будем, так скорее в огонь очистительный войдут, чем покорятся.
Афонин скривился в улыбке и замолчал ненадолго.
— Выпало мне поехать, благо сам жил тут когда-то. Как добрался, стал разбираться, кто заводила, кто смутьян, а кто случайно в тенета злобные попал. И надо же так случиться, что в моей деревне и нашлось то самое гнездо, откуда все неверие идет. Вера и законы наши милосердны, так что решено было только одним заводилой обойтись, покарать, а простецов, им очарованных, по монастырям отправить, пусть молятся да в ошибках своих раскаиваются. Вот и отправился зачинщик в огонь, да только скорее адский, чем священный… — Речь подьячего, до того ровная, стала прерывистой. — Из пламени все кричал, грозился… Проклинал… От родства отказывал… Кричал, что не сын я ему больше… Что жить я дальше не смогу…
Подьячий быстро налил полный стакан водки и залпом выпил. По его худому лицу текли слезы. Он с какой-то тоской оглядел Андреаса и Ивана и замолчал.
Казак и майор не могли пошевелиться после услышанного. Молча, дрожащими руками, Андреас налил себе и сотнику, и вдруг услышал звук пододвигаемого стакана — их новый спутник сидел на скамье и мрачно разглядывал компанию.
Отчаяние вдруг охватило Андреаса. Мысли, которые он всегда старательно гнал от себя, снова овладели им. Почему мы всегда стараемся быть такими, какими нас хотят видеть другие? Мы совершаем грехи, но верим, что их можно искупить молитвой. Но ведь молитвой нельзя исправить уже содеянное зло. Правду ли мы говорим, что важнее прощение Бога, чем свое собственное прощение, прощение себя самого, или лицемерим и пытаемся сами себе солгать? И грехи, наши грехи, они же всегда с нами, висят, как котомка за спиной, и куда бы ты ни пошел, в какой стране ни был, они будут с нами до самого конца.
— Раз уж начали рассказывать истории, похоже, настал мой черед. — Майор оглядел собеседников. Три пары глаз смотрели на него из темноты. — Сам я родом из Швеции и кормлюсь военным делом без малого двадцать пять лет. Я записался в армию, когда мне было девятнадцать, со мной пошел мой брат. В то время войска короны сражались в Германии. Поначалу, когда наш славный король был с нами, удача была на нашей стороне. Но к тому времени, когда мы с братом и толпой таких же новобранцев высадились в Померании, все было уже не так радужно. После гибели короля Густава Адольфа у нас не стало человека, за которым солдаты шагнули бы хоть в пекло, а тут и чертовы католики стали теснить нас с новой силой. В общем, уже через год половины тех, кто пришел с нами, не было в живых, а мы стали настоящими ветеранами. То, что начиналось как приключение, как побег из отцовского дома, обернулось адом. Поначалу мы еще давали сражения, ходили под развернутыми флагами в атаку и брали в плен разгромленных врагов. Но потом… Война тянулась уже много лет, и земли, по которым мы проходили, были совершенно разорены. — Андреас посмотрел на сотника. Иван грустно кивнул. — Чтобы найти пропитание, войска всех сторон разделились на отряды и были более заняты поисками еды, чем сражениями. Местное население, само вымирающее от голода, разбегалось в ужасе, завидев солдат под любыми знаменами. Война превратилась в налеты на заставы и посты, а лучшим трофеем стал не вражеский флаг, а отбитый обоз. Плохо было попасть в то время в плен… За двенадцать лет мы исходили всю Германию и Богемию взад и вперед. То, что вначале было армией шведского короля, стало каким-то странным братством солдат всех народов, братством, живущим и умирающим по своим неписаным законам. То, что мы видели и делали, навсегда останется с нами. И как-то раз, в Богемии… В общем, у нас был один офицер, Эрнст Оденвальден. Начинал он на стороне императора, но с ним плохо обошлись и он предложил свои услуги лютеранам. В этом человеке смешались отчаянная храбрость, гордыня и дьявольский расчет. Однажды он обратился к нам с безумным предложением, и триста человек вызвались добровольцами. Среди них были я и мой брат Юхан… В июне 1648 года мы тайно выдвинулись к Праге. Расчет был верный: хотя огромный город и находился в глубине вражеской территории, войск императора поблизости не было. Ночью через сад капуцинского монастыря мы выбрались за стены. Вырезав кинжалами охрану, мы захватили Страговские ворота. Наутро в городе началась паника, но проклятые католики быстро сообразили, что нас всего лишь горстка, и пошли в атаку. Мы стреляли, рубили саблями, скидывали камни, сходились врукопашную, но отбили атаку. А потом еще одну. И следующую. Наши силы таяли, все окрестные улицы были завалены трупами. Мы молились, богохульствовали и прощались друг с другом, не веря, что останемся в живых. В непрерывных боях прошло два дня, а на третий наконец подошел наш генерал и привел с собой две тысячи солдат. Воодушевленные, мы бросились вперед и захватили почти половину города. Однако чертовы имперцы тоже подтянули войска.
Афонин скривился в улыбке и замолчал ненадолго.
— Выпало мне поехать, благо сам жил тут когда-то. Как добрался, стал разбираться, кто заводила, кто смутьян, а кто случайно в тенета злобные попал. И надо же так случиться, что в моей деревне и нашлось то самое гнездо, откуда все неверие идет. Вера и законы наши милосердны, так что решено было только одним заводилой обойтись, покарать, а простецов, им очарованных, по монастырям отправить, пусть молятся да в ошибках своих раскаиваются. Вот и отправился зачинщик в огонь, да только скорее адский, чем священный… — Речь подьячего, до того ровная, стала прерывистой. — Из пламени все кричал, грозился… Проклинал… От родства отказывал… Кричал, что не сын я ему больше… Что жить я дальше не смогу…
Подьячий быстро налил полный стакан водки и залпом выпил. По его худому лицу текли слезы. Он с какой-то тоской оглядел Андреаса и Ивана и замолчал.
Казак и майор не могли пошевелиться после услышанного. Молча, дрожащими руками, Андреас налил себе и сотнику, и вдруг услышал звук пододвигаемого стакана — их новый спутник сидел на скамье и мрачно разглядывал компанию.
Отчаяние вдруг охватило Андреаса. Мысли, которые он всегда старательно гнал от себя, снова овладели им. Почему мы всегда стараемся быть такими, какими нас хотят видеть другие? Мы совершаем грехи, но верим, что их можно искупить молитвой. Но ведь молитвой нельзя исправить уже содеянное зло. Правду ли мы говорим, что важнее прощение Бога, чем свое собственное прощение, прощение себя самого, или лицемерим и пытаемся сами себе солгать? И грехи, наши грехи, они же всегда с нами, висят, как котомка за спиной, и куда бы ты ни пошел, в какой стране ни был, они будут с нами до самого конца.
— Раз уж начали рассказывать истории, похоже, настал мой черед. — Майор оглядел собеседников. Три пары глаз смотрели на него из темноты. — Сам я родом из Швеции и кормлюсь военным делом без малого двадцать пять лет. Я записался в армию, когда мне было девятнадцать, со мной пошел мой брат. В то время войска короны сражались в Германии. Поначалу, когда наш славный король был с нами, удача была на нашей стороне. Но к тому времени, когда мы с братом и толпой таких же новобранцев высадились в Померании, все было уже не так радужно. После гибели короля Густава Адольфа у нас не стало человека, за которым солдаты шагнули бы хоть в пекло, а тут и чертовы католики стали теснить нас с новой силой. В общем, уже через год половины тех, кто пришел с нами, не было в живых, а мы стали настоящими ветеранами. То, что начиналось как приключение, как побег из отцовского дома, обернулось адом. Поначалу мы еще давали сражения, ходили под развернутыми флагами в атаку и брали в плен разгромленных врагов. Но потом… Война тянулась уже много лет, и земли, по которым мы проходили, были совершенно разорены. — Андреас посмотрел на сотника. Иван грустно кивнул. — Чтобы найти пропитание, войска всех сторон разделились на отряды и были более заняты поисками еды, чем сражениями. Местное население, само вымирающее от голода, разбегалось в ужасе, завидев солдат под любыми знаменами. Война превратилась в налеты на заставы и посты, а лучшим трофеем стал не вражеский флаг, а отбитый обоз. Плохо было попасть в то время в плен… За двенадцать лет мы исходили всю Германию и Богемию взад и вперед. То, что вначале было армией шведского короля, стало каким-то странным братством солдат всех народов, братством, живущим и умирающим по своим неписаным законам. То, что мы видели и делали, навсегда останется с нами. И как-то раз, в Богемии… В общем, у нас был один офицер, Эрнст Оденвальден. Начинал он на стороне императора, но с ним плохо обошлись и он предложил свои услуги лютеранам. В этом человеке смешались отчаянная храбрость, гордыня и дьявольский расчет. Однажды он обратился к нам с безумным предложением, и триста человек вызвались добровольцами. Среди них были я и мой брат Юхан… В июне 1648 года мы тайно выдвинулись к Праге. Расчет был верный: хотя огромный город и находился в глубине вражеской территории, войск императора поблизости не было. Ночью через сад капуцинского монастыря мы выбрались за стены. Вырезав кинжалами охрану, мы захватили Страговские ворота. Наутро в городе началась паника, но проклятые католики быстро сообразили, что нас всего лишь горстка, и пошли в атаку. Мы стреляли, рубили саблями, скидывали камни, сходились врукопашную, но отбили атаку. А потом еще одну. И следующую. Наши силы таяли, все окрестные улицы были завалены трупами. Мы молились, богохульствовали и прощались друг с другом, не веря, что останемся в живых. В непрерывных боях прошло два дня, а на третий наконец подошел наш генерал и привел с собой две тысячи солдат. Воодушевленные, мы бросились вперед и захватили почти половину города. Однако чертовы имперцы тоже подтянули войска.
Страница
5 из 8
5 из 8
