Взлом механизма концентрационной машины

— Что? Серьезно? — Самеди удивленно подняв брови, провел фалангами пальцев по выступавшей из седины лысине. — Я восхищен, вашими идеалами.

— Ну, а во что верите вы? — Самеди сочувственно улыбаясь, наклонился ко мне. — Или вы теперь ни во что не верите? В вашем положении идеалы не уместны, не так ли? Я прав? Что там строительство нового прекрасного мира? К чему ложится за него костьми? Это же не ваш мир.

Он нечеловечески резко выпрямился и обратился уже ко всем:

— Вам был дан шанс стать полезными мне. Я подобрал вас, пригрел, сохранил разум. Вы предпочли честной службе раскол и междоусобную борьбу. Я закрывал глаза на ваши забавные пефомансы с листьями коки, вы сделали из этого вывод о своей безнаказанности. Я дал указания главе охраны вести себя с вами корректно и что я получил взамен? Порчу дефицитного оборудования и бессмысленную трату времени. Моего времени.

— Та ладна. Один хрен, в холодную, — буркнул Семеныч.

— А вы то чем были недовольны господин эсер? Плохо вам было в лаборатории? Или вам господин вор? Так уж скверно пришлось в мехцехе, в тепле? Растратчики стратегических ресурсов в личных целях на этой стройке не нужны.

Ни Семеныч, ни Горбатый не ответили.

Самеди ткнул меня большим пальцем в грудь:

— А вам есть, что сказать молодой человек? Или вам господин пилот? — он остановился перед Алексеем Францевичем. Цузе хрипло кашлял у него на плече. — Вот только не надо слов о людях-винтиках господин ученный, — Самеди с участием склонившись, наблюдал, как выступает алая пена на губах Цузе. — Вы давно принадлежите машине. Пусть даже и государственной…

Цузе тускло посмотрел на него, потом устало, опустил синеющие веки. Промолчал.

— А как же общественное благо, господин ученный?

Цузе, не подымая век, тяжело произнес:

— Общественное благо… непререкаемо свято… Особенно когда общество, состоит из вас одного…

Самеди помолчал, видимо ожидая продолжения, со вздохом разогнулся:

— Что ж. Все ясно. Проводите их в холодную Якир. И подыщите в следующей партии товара им замену.

— Ну что? — Якир был нехорошо весел. — Пожалуйте в гробики интелехенция…

Гробики стояли на большом круге у затянутых инеем двутавровых опор в основании конвейера. А мы стояли в гробиках, А вокруг гробиков стоял пар. В стальном гробике ни сесть, ни руки поднять. Смотришь в просверленные дырки на белый свет как в замочную скважину.

— Слышь, машинист! — крикнул из своего гробика Семеныч. — Так ты, правда, троцкист-бухаринец что-ль?

— Правда…

— Во блин, дела. Скока знаю тебя, а никогда бы не подумал. Вот так живешь-живешь, а за что ближнего захомутали и не спросишь.

— Ну, спросил? — мне трепаться с ним, было невмочь…

— Та что ты как уже не живой? Не спроси его ни о чем. Вот, вверх глянь, — вот через этот душик жестяной, закачают нам тетрадиотоксина по литру на брата, вот тада и оттянемся. А нынче гуляй, покуда при мозгах, мелюзга. Это тебе не коку укрысятничивать.

— Это кто еще укрысятничал. Сам-то ангел, понимаешь…

— Че сам-то? Базар фильтруй, не с быдлом светскую беседу ведешь.

— Господа, уж перед смертью-то оставьте эту тему.

— Не, летчик. Ты не мечтай — не помрешь. Травоядным ты станешь, — «му-у» по баронской указке мычать. Какого табора этот барон только…

— Чаго шумишь, такой большой дядка? — Ягыжен был участлив. — Страшно да?

— Тя, чурка резная, не спросил. Ты сам не больно то расслабляйся, охотник Севера…

— Холодно уж совсем, — тихо произнес Цузе.

— Ага, процесс пошел, — Семеныч веселился. — Выйдем скоро, тихие, обмороженные и послушные. Точно Горбатый?!

Горбатый молчал.

Я, упершись лбом в стальную дверцу гробика, медленно застывал.

Застывал.

Застывал…

Стук по дверце вернул меня из холодного мрака. Якир…

— Тепло ли тебе, девица? — поинтересовался он, щелкнув ключом от гробика мне по лицу. Нет — по металлу перед лицом. — Тепло ли тебе, красная?

— Тепло, батюшка, — зло ответил за меня Семеныч. — С чем явился, отец народа?

— Да попрощаться, любезные мои. Чай, навсегда расстаемся. Скучать буду.

— Ой, будешь, — Семеныч ухмылялся.

— По тебе особенно рыжая морда, — Якир подошел к гробику с Цузе справа от меня, заглянул в отверстия. — Алоиз Менгелевич? Живы?

— … Вашими молитвами…

— А, острите. Хорошо.

Якир неожиданно для всех отпер ключом крышку гробика и за ватник извлек Цузе наружу. Цузе тут же сполз на промерзший земляной пол.

Якир вынул из нагрудного кармана зеркальце, табакерку, серебряной ложкой отмерил порошка, размолол острой ручкой и поправил дорожку.

— Ну-ка дыхните… молодца. Вот так, теперь дышите, дышите. Рано вам умирать.