Добавить в моё избранное
29 мин, 51 сек 7303
Всё могло рухнуть. И я знаю, что завтра они сделают то, что хотят сделать: они никогда не ошибаются дважды. Мы не имеем права рисковать.
— Н-но… что же тогда нам делать? Ведь мы же не позволим этим уродам разделить нас, Клавдия?
— Нет, — прошептала она и крепко прижалась к его груди; он мог даже чувствовать через одежду, кожей, частое биение её сердца, как разряды электрического тока. — Никогда не позволим. Пообещай мне придти сюда завтра ночью, Исаак, в половине четвёртого. Это очень важно… и пожалуйста: будь осторожен.
— Ты тоже будь осторожна, Клавдия… и до завтра… я буду ждать.
Сутки протянулись подобно мучительно-долгой бесконечности, космическому измерению, отличному от земного, и Исаак не находил себе места. Он чувствовал себя так, словно в его тело вонзали раскалённые отравленные иглы: он не мог ни спать, ни думать о чём-либо, ни бесцельно бродить по московским улицам, как в прошлые дни. Он лишь ждал наступления ночи и через каждую минуту смотрел на часы, но время будто остановилось, чтобы навсегда сохранить в неприкосновенности ту тайну, к разгадке которой они так опасно приблизились. Исаак не верил в то, что сможет дожить до половины четвёртого после полуночи, и молился лишь о том, чтобы сохранить рассудок. Но наконец время пришло.
Он безумно боялся признать, что опоздал: смириться с этим означало бы совершить зверское самоубийство… но, когда в половине четвёртого ночи он достиг набережной, неподалёку от которой темнел их старый дом-убежище, то увидел у металлической ограды две женских фигуры. В одной из них он сразу же узнал Клавдию: та стояла неподвижно и сжимала в руках что-то, похожее на белоснежные листы бумаги. В нескольких шагах от неё стояла другая девушка с длинными, растрепавшимися на ветру, волосами; она истерично кричала, но из-за шума воды слов нельзя было разобрать. Потом её голос сорвался, она громко разрыдалась и рухнула на колени перед Клавдией, которая по-прежнему стояла не шевелясь и будто даже не глядя на свою спутницу. Исаак, наблюдая эту странную сцену издалека, тоже застыл как вкопанный и не представлял, что делать дальше: ему было одинаково жутко и стоять на месте, и приближаться к Клавдии, и он в отчаянии пытался принять решение. Стенания и бессвязные выкрики пленницы, пойманной Клавдией, как в капкан, становились всё истеричнее и как будто заполняли собой всё свободное пространство набережной. Но внезапно всё стихло: последним, что успел увидеть Исаак, был холодный металлический блеск стального лезвия, которое беснующаяся девушка вонзила в самое сердце и, сама оборвав свою жизнь, замертво опустилась на усыпавшие речной берег камни. Клавдия в последний раз окинула самоубийцу взглядом и, перешагнув через её истекающее кровью тело, направилась к Исааку, ни разу не обернувшись.
— Идём, — попросила она прежде, чем он успел сказать ей хотя бы одно слово приветствия или задать вопрос. — Не стоит здесь оставаться. Они скоро придут за ней.
— Куда же мы пойдём? В убежище?
— Нет. Там они будут искать нас с самого начала. Если осмелятся… у меня есть идея получше.
Спустя пятнадцать минут они оба уже ехали в полупустом ночном автобусе, уносившим их прочь в неизвестном направлении, на улицы с неизвестными названиями. Клавдия, казалось, предложила по-настоящему гениальную идею — спрятаться в рейсовом автобусе, ночью, когда никто из «Дома Господа», панически боясь тьмы, не осмелится выйти за границы святого места. Исаак знал, что каждую ночь те ублюдки прятались, словно от метеоритного дождя, на территории церкви, прижимаясь там друг к другу, как бездомные дворняги, и это страстное безумное желание всегда быть рядом с Христом вызывало в Исааке чувство сильнейшего отвращения. И все догадки Клавдии о том, что сектанты выслеживают его, как охотники зверя, лишь преумножали его ярость. Погрузившийся в эти бесновато метавшиеся мысли, Исаак больше не ощущал ни холода, уже успевшего выбелить его кожу и заставить тело содрогаться, ни даже пристального взгляда Клавдии, изучавшего его. Девушка же почти заворожённо, затаив дыхание, смотрела на его длинные золотистые волосы, спускавшиеся на узкие плечи, на его бледное, с тонкими изящными чертами, лицо, в котором не ощущалось ни единого намёка на грубоватую, подчёркнуто мужскую, красоту. Даже его руки, которые обычно выдают в самом женоподобном юноше его истинное начало, были так нежны и хрупки, что не могли являться ни мужскими, ни даже мальчишескими: такие руки могли принадлежать только очень молодой красивой женщине.
«Трансформация энергии станет следствие катастрофического повышения радиации. Мутации подвергнутся все живые существа. Человек изменится до неузнаваемости. Мужеподобные женщины со сверхъестественной физической и психической силой станут охотиться на слабых женственных мужчин, безжалостно насиловать и истреблять их, вступать в бой со святыми.
— Н-но… что же тогда нам делать? Ведь мы же не позволим этим уродам разделить нас, Клавдия?
— Нет, — прошептала она и крепко прижалась к его груди; он мог даже чувствовать через одежду, кожей, частое биение её сердца, как разряды электрического тока. — Никогда не позволим. Пообещай мне придти сюда завтра ночью, Исаак, в половине четвёртого. Это очень важно… и пожалуйста: будь осторожен.
— Ты тоже будь осторожна, Клавдия… и до завтра… я буду ждать.
Сутки протянулись подобно мучительно-долгой бесконечности, космическому измерению, отличному от земного, и Исаак не находил себе места. Он чувствовал себя так, словно в его тело вонзали раскалённые отравленные иглы: он не мог ни спать, ни думать о чём-либо, ни бесцельно бродить по московским улицам, как в прошлые дни. Он лишь ждал наступления ночи и через каждую минуту смотрел на часы, но время будто остановилось, чтобы навсегда сохранить в неприкосновенности ту тайну, к разгадке которой они так опасно приблизились. Исаак не верил в то, что сможет дожить до половины четвёртого после полуночи, и молился лишь о том, чтобы сохранить рассудок. Но наконец время пришло.
Он безумно боялся признать, что опоздал: смириться с этим означало бы совершить зверское самоубийство… но, когда в половине четвёртого ночи он достиг набережной, неподалёку от которой темнел их старый дом-убежище, то увидел у металлической ограды две женских фигуры. В одной из них он сразу же узнал Клавдию: та стояла неподвижно и сжимала в руках что-то, похожее на белоснежные листы бумаги. В нескольких шагах от неё стояла другая девушка с длинными, растрепавшимися на ветру, волосами; она истерично кричала, но из-за шума воды слов нельзя было разобрать. Потом её голос сорвался, она громко разрыдалась и рухнула на колени перед Клавдией, которая по-прежнему стояла не шевелясь и будто даже не глядя на свою спутницу. Исаак, наблюдая эту странную сцену издалека, тоже застыл как вкопанный и не представлял, что делать дальше: ему было одинаково жутко и стоять на месте, и приближаться к Клавдии, и он в отчаянии пытался принять решение. Стенания и бессвязные выкрики пленницы, пойманной Клавдией, как в капкан, становились всё истеричнее и как будто заполняли собой всё свободное пространство набережной. Но внезапно всё стихло: последним, что успел увидеть Исаак, был холодный металлический блеск стального лезвия, которое беснующаяся девушка вонзила в самое сердце и, сама оборвав свою жизнь, замертво опустилась на усыпавшие речной берег камни. Клавдия в последний раз окинула самоубийцу взглядом и, перешагнув через её истекающее кровью тело, направилась к Исааку, ни разу не обернувшись.
— Идём, — попросила она прежде, чем он успел сказать ей хотя бы одно слово приветствия или задать вопрос. — Не стоит здесь оставаться. Они скоро придут за ней.
— Куда же мы пойдём? В убежище?
— Нет. Там они будут искать нас с самого начала. Если осмелятся… у меня есть идея получше.
Спустя пятнадцать минут они оба уже ехали в полупустом ночном автобусе, уносившим их прочь в неизвестном направлении, на улицы с неизвестными названиями. Клавдия, казалось, предложила по-настоящему гениальную идею — спрятаться в рейсовом автобусе, ночью, когда никто из «Дома Господа», панически боясь тьмы, не осмелится выйти за границы святого места. Исаак знал, что каждую ночь те ублюдки прятались, словно от метеоритного дождя, на территории церкви, прижимаясь там друг к другу, как бездомные дворняги, и это страстное безумное желание всегда быть рядом с Христом вызывало в Исааке чувство сильнейшего отвращения. И все догадки Клавдии о том, что сектанты выслеживают его, как охотники зверя, лишь преумножали его ярость. Погрузившийся в эти бесновато метавшиеся мысли, Исаак больше не ощущал ни холода, уже успевшего выбелить его кожу и заставить тело содрогаться, ни даже пристального взгляда Клавдии, изучавшего его. Девушка же почти заворожённо, затаив дыхание, смотрела на его длинные золотистые волосы, спускавшиеся на узкие плечи, на его бледное, с тонкими изящными чертами, лицо, в котором не ощущалось ни единого намёка на грубоватую, подчёркнуто мужскую, красоту. Даже его руки, которые обычно выдают в самом женоподобном юноше его истинное начало, были так нежны и хрупки, что не могли являться ни мужскими, ни даже мальчишескими: такие руки могли принадлежать только очень молодой красивой женщине.
«Трансформация энергии станет следствие катастрофического повышения радиации. Мутации подвергнутся все живые существа. Человек изменится до неузнаваемости. Мужеподобные женщины со сверхъестественной физической и психической силой станут охотиться на слабых женственных мужчин, безжалостно насиловать и истреблять их, вступать в бой со святыми.
Страница
6 из 8
6 из 8
