Кибергиньоль

Тоже видно, выдыхается, но ооновца пытается тащить, хватает за воротник.

— Принимаем их! — азартно командует Орех, подаваясь вперед.

Бежим навстречу, не сводя стволов с гребня оврага.

И не зря.

С отрывом в несколько шагов, за парой беглецов вздымаются клубы пыли.

Ох ты, Господь Всемогущий!

Оттуда, из-за гребня оврага, в нашу сторону бегут люди, очень много людей. Они оскальзываются, спотыкаются, налетают друг на друга. Бегут.

Издалека это похоже на какой-то сумасшедший любительский забег — одеты все очень разнообразно. Кто в длинном плаще, перемазанном грязью, кто в драной полицейской форме, кто вообще голый. Женщины, мужчины, старики. Даже, кажется, пара детишек.

Всех объединяет одно — они бегут очень быстро и целеустремленно — за нашей парочкой.

И у всех перекошенные серые лица. Не бледные даже. Пепельно-серые лица, с проступающими из-под кожи синими жилками.

— Беглый огонь! — командует Орех.

Стараясь не зацепить ооновца и тюрбана, мы начинаем палить по бегущей толпе.

Автоматные очереди врезаются в тела, складывает их пополам, отбрасывает, кто-то падает, катится кубарем. Толпа бежит по упавшим, вдавливает их в землю. Бегут молча, лишь шарканье и топот множества ног. И хриплое дыхание множества глоток.

И слитный треск наших автоматов.

Ооновец кашляет, сбивается. Замедляет шаг, затем вовсе останавливается, пытается отдышаться, упираясь ладонями в коленки.

— Сукин сын! — орет по общей связи Степлер. — Давай же, беги!

Видно, тоже самое орет своему приятелю и тюрбан, пытается тащить ооновца за шиворот — но куда там, тот еле плетется.

Мы не успеваем добежать до них.

Толстая тетка в забрызганном чем-то черным платье налетает на ооновца сзади, подминает его под себя и вцепляется зубами в загривок. Следом нагоняют и остальные.

Тюрбан отмахивается от преследующих, бросает спутника. Истошно вопит, выкатив белки, несется к нам навстречу.

Степлер подхватывает его, тащит к вертолету.

Мы продолжаем бить из автоматов в упор — по шевелящейся человеческой массе.

Тут я вижу, как ООНовец вырывается из толпы. Надо же, умудрился!

— Сюда беги! Давай жми! — истошно вопит Билли, выдвигаясь навстречу, пытаясь прикрыть его огнем.

Уроды слева и справа дергаются, падают, отброшенные пулями. Им вся эта наша пальба — как слону дробина. Упав, карабкаются, цепляются грязными пальцами за землю, вскакивают снова, и бегут, чуть не быстрее прежнего.

— Давай же, говнюк, — шипит Орех между грохотом очередей.

Я на миг прекращаю стрельбу, и цепляюсь взглядом за шею подбегающего ООНовца. Из нее на белую ткань куртки густо льется кровь.

— Его укусили! — кричу я.

Он уже почти добежал до Билли. Тот прекращает стрельбу, тянет к ооновцу руку.

Я действую, не раздумывая — вскидываю автомат, прицеливаюсь и палю парню в белой куртке прямо в голову. Голова его разлетается веером ошметков. Тело продолжает двигаться по инерции, мешком падает к ногам Билли.

— Твою мать! — вопит Орех в моих наушниках. — Ты какого члена делаешь?!…

А вся эта людская лавина уже прет на нас.

— «Агат», к вертушкам! — командует Орех. — Живо, живо!

Он дает залп из подствольника.

Среди бегущих вздымается столб пыли, во все стороны — клочья и лоскуты.

Ох, влетит нам от Зубастика по возвращении, успеваю подумать я. Ни черта не уберегли этого сукина сына…

Ноги сами собой несут меня назад, поскорее укрыться в чреве вертолета. И мотать подальше из этого ада.

Мы погружаемся. В вертушке Степлер колдует над тюрбаном, налепил ему на морду кислородную маску, баюкает его в объятиях.

Пилот, отчаянно вертя головой, дергает за штурвал, отрывает вертолет от земли.

Синхронно с нами поднимается над землей «Бирюза», садят вниз длинными очередями.

Толпа под нами. Тянутся серые руки, оплетенные выступающими синюшными венами. Тощий тип с изувеченным лицом пытается ухватиться за левое полозье вертушки.

Тут вступает в дело Крокодил.

Многоствольный пулемет, отчаянно визжа, рубит толпу внизу свинцовым шквалом. Крокодил орет, трясясь от отдачи.

— Вот это ни хрена себе прогулка, гребаный карась! — говорит кто-то. Кажется, Билли.

Да уж действительно.

Мы удаляемся от пустыря. А эти, внизу — крутятся на месте, толкаются плечами, переминаются. Пялятся снизу вверх бельмами глаз и все тянутся, тянутся, тянутся вслед нам своими скрюченными пальцами.

Орех стаскивает шлем и кричит мне что-то неразборчивое, широко раскрывая рот и играя складками на лбу.

Я тоже стаскиваю шлем.

— Ты чего сделал?! — орет Орех. — Ты рехнулся?!

— Его укусили! — ору я ответ. — Его уже не спасти, а он бы еще нас погрыз!