Кибергиньоль

Он аж позеленел.

— Да потому, — шипит он, дергая уголком рта и прожигая меня глазенками. — Что это ты, зараза, ооновцу башку отстрелил! Вот и отрабатывай теперь за пассионарность свою еханую!

Словами-то какими понес, ты глянь.

— Гребаный карась, сэр, — говорю я ему спокойно. — Да ведь если б я его не грохнул, он бы кому-то из наших голову отгрыз. И ни «агат», ни «бирюза» на базу бы не вернулись. Бегали бы сейчас там, с этими… Что мне делать-то оставалось?

— Я-то понимаю, сынок, — разводит руками Зубастик. — Да ты это попробуй там наверху объясни. Они ж ни черта не въезжают. Так что я тебя отмажу, но и ты уж мне помоги.

Помогу я тебе, как же. Я тебе так помогу — остатки волос вылезут.

— Ну, тогда я пошел?

— Иди, давай.

Ну да, значит они там будут перед репортерами и пикетчиками спектакль играть.

А мне с этим молодчиком ехать через окраины. Суть маневра от меня ускользает. Впрочем, какая к черту разница? Нам приказывают — мы исполняем.

Мой тюрбан стоит с сонным скучающим видом, будто все это его не касается. На руках у него браслеты, на всякий случай. За нарушение режима Карантина, значит, оформили задержание уже. Только теперь он зачем-то ооновцам понадобился. А голова о нем должна у меня болеть.

Вот уж спасибо, Зубастик.

Я нацепляю на нос темные очки, хлопаю тюрбана по плечу. Мол давай, двигай. Он дергает башкой, будто просыпаясь, плетется вперед.

Орех подмигивает мне. Мол, не подкачай.

Я-то не подкачаю. Сами там смотрите не облажайтесь, кретины.

Наши ребята загружаются в бронированный автобус, в каких обычно перевозят всяких плохих парней из одной точки в другую.

Открываются ворота, тюрбанская толпа у шлагбаума оживляется, галдят громче прежнего. Журналисты перед камерами кривляются, ручками тыкают в сторону выезда.

Автобус, гудя, медленно выползает на трассу.

Я запихиваю в рот мятный леденец, беру за плечо своего подопечного и отправляюсь с ним на пару в подземный гараж.

Через пару минут мы выезжаем с противоположной стороны участка, в глухой переулок. Недоумки из пикета об этом выезде конечно не знают.

Зато тут ошивается пара типов с фотоаппаратами. Ушлые какие, ты смотри.

Плевать, вряд ли они через тонированные стекла что-нибудь разглядят.

Мой подопечный сидит на пассажирском кресле. Одежонку ему выдали гражданскую, костюм почти по размеру. Если бы не наручники — можно подумать что какой-нибудь воротила из натурализовавшихся направляется в офис. А я значит, у него водитель? Ну-ну.

Значит, едем с тюрбаном через Дикие кварталы.

Все здесь какое-то серое, унылое. То ли от смога, который над городом висит, то ли просто выцветшее все.

Кучкуются какие-то типы на перекрестках. Оборванцы стоят, ладони у горящих бочек греют.

Мне становится как-то неуютно. Поболтать что ли с тюрбаном моим — дорогу скоротать?

— Эй, парняга, — говорю я свою подопечному. — Это ж тебя каким ветром в Карантин занесло?

Он пялится на меня, моргает черными глазищами.

Вообще лицо у него не то чтобы неприятное, вовсе нет. Обычный парень. Ну, зашуганный какой-то слегка. Хотя кто, после того, как из Карантина выбрался, будет по-другому выглядеть? Ну, тюрбан… Так что мы, мало тюрбанов что ли видели? Люди как люди. Такое же дерьмо, как и все остальные.

— Что? — говорит он и глазками хлопает.

— Как, говорю, в Карантин тебя занесло? Жизнь надоела?

Он молчит.

— Ты не из говорливых, а?

— Твоя задача какая? — говорит он. — Конвоировать меня? Вот и конвоируй.

Ишь, какой умный.

Говорит, что примечательно, совсем без акцента. Может он и не тюрбан даже, а полноправный гражданин. С ЛИЧ-паспортом и парой лимонов кредитов на карточке. Поди разберись, гражданам на рожу штрих-код не ставят. Штрих код — он, известное дело, на ЛИЧке, под кожей. Тут сканер нужен, чтобы убедиться. А сканера мне на миссию, ясен пень, не выдали. Не мой профиль, понятно. Тюрбанскому водиле не положено.

Впереди мигает красный фонарь светофора. Я притормаживаю на перекрестке. Тут же возле лобового стекла оказываются какие-то дети оборванные, чумазые. Пытаются заглянуть в салон. Да только стекла тонированные, хрен они тут разглядят чего, обезьянки.

— Детей только жалко, — говорит внезапно мой тюрбанский приятель.

— Чего?!

Светофор переключается на зеленый, я даю газа.

— Детей жалко, — говорит он тихо. — Мы-то ладно. А с ними что же будет? Им тут жить в этом…

— Ты о чем, миляга? — говорю я. — Поясни мысль.

— Ничего ты не поймешь.

Я мельком смотрю на него и поражаюсь. Сукин сын улыбается! Да не просто так, а с эдакой грустинкой.