Тысяча лиц

— Да вы что?!

— Пустое, — остановил меня художник и слега прищурившись, предложил: — А вы не хотели бы посмотреть настоящие работы?

Осмотрев пустынную улицу и сделав логичный вывод, что знаки и мистика на сегодняшний день закончены, я не раздумывая, согласился.

Подъезд был зашарпанный, но довольно просторный — дом моей зрелости, если разделить колоссальный возраст на правильные возрастные отрезки.

— Давно здесь живете? — поинтересовался я.

— Всю жизнь, — лаконично ответил художник.

Выглядел он очень опрятно; одет неброско, как и подобало истинному служителю искусства: матерчатая крутка, вельветовые брюки и главный атрибут — темно-красный шарф. Короткая прическа, волосы с заметной сединой и аккуратная бородка в стиле Генриха IV— хотя сейчас об этом вряд ли кто помнил.

Дверь распахнулась сама, словно по беззвучной команде хозяина, не такого уж и скромного жилища. Прихожая показалась мне излишне широкой, схожей с добротными английскими квартирами. Потолки высокие, а зал вызвал еще большее удивление и одновременное восхищение. Настоящая мастерская неудержимого фанатика своего дела. Я и раньше встречал подобных гениев, чей неудержимый нрав губил их так и не дав насладиться всемирной славой. Стены были увешаны картинами, набросками и как мне показалось, настоящими шедеврами.

Осторожно остановившись у ряда листков, небрежно прикрепленных старыми металлическими кнопками, я только сейчас заметил, что все портреты имели сходство. На стандартном листе был изображен человек: мужчина, женщина, старик, ребенок. Достаточно выразительно, едва ли не фотографический снимок, а вот остальная толпа людей являла собой всего-навсего серую размытую массу, выполненную графитовым карандашом, будто случайный прохожий пребывал в густой дымке. Тысяча лиц смотрели на меня со стен, с некой завистью, неспособной освободиться от рисованных оков.

— Вам интересно? — кроткий, словно шелест травы голос, раздался у самого уха.

Я, беззвучно кивнул, продолжив изучать необычное искусство. Лица людей, с одной стороны, были необычайно схожи, имея одинаковое положение тело, взволнованность образа, но существовало в этом многообразии, что-то большее, нежели ничем непримечательная изюминка, неуловимая обычным глазом.

Я долгое время топтался на одном месте. Художник терпеливо ждал, то и дело одобрительно улыбаясь. Я не видел этого, но чувствовал всем нутром, что он рад благодарному зрителю, решившему посетить его тайную галерею.

— В них есть что-то особенное. Неуловимое… Что-то, что я никак не могу понять, но…

— Они все бессмертны, — величественно произнес художник, сценически возведя руку вверх, словно собирался изобразить шикарный поклон.

Резко обернувшись, я едва удержался на ногах — настолько меня поразил его безобидный ответ.

— Как вы сказали?!

— Бессмертны, — ничего не подозревая, ответил художник, и словно оправдываясь, принялся объяснять: — Все эти люди исключительны. Можно сказать — совершенны… И пускай они не подходят под привычные эталоны, для меня они боги. — Его рука указала на глубокое кресло, застывшее посредине студии. — Прошу присаживайтесь…

Я повиновался, а художник продолжил говорить:

— Понимаете. Возможно, вам известно, что в древние времена у скульптуры и искусства не было своей музы. Тех, кто умел искусно отображать мир на бумаге, или при помощи глины — называли простыми ремесленниками… А я, всегда хотел иной признательности.

Художник говорил сбивчиво, обрывая фразы, задумчиво теребя рукава своей куртки, и пристально следил за моей реакцией.

— И вам удалось? — не став дослушивать бесконечные философские умозаключения о невероятной силе искусства, я оборвал его своим вопросом.

Глаза художника странно блеснули, он замолчал, а затем медленно развел руки в стороны, и описал круг, очертив свои совершенные картины.

— Все они — мое детище. Мои бессмертные создания, которые насыщают мир своими совершенными образами!

Наши взгляды встретились и сцепились намертво.

Я ощутил в его словах нотки наслаждения, которые не возможно было скрыть.

— Вы говорите о них, как о живых?

Художник кивнул и на его глазах, я мог поклясться — выступили слезы.

В тот миг мой взгляд приковал один из портретов. Я приблизился, щурясь, внимательно рассмотрел знакомые черты. Передо мной, будто живой, распоров вуаль ускользающего времени, стоял юный циркач, второй раз за сегодняшний день, посетивший мою память.

Палец, уткнувшись в портрет юноши, осторожно коснулся старого холста, и я ощутил дрожащий огонек дыхания. Картина была живой. Я будто коснулся человеческой кожи, и рисунок отозвался протяжным вздохом, донеся до моего слуха еле уловимый шепот.

— Кто это? — произнес я и не узнал своего голоса; он содрогался и казался чужим.