Местная байка

— Что за байка? Выкладывай! — буркнул захмелевший Лекс, и дед начал.

— … В первую ночь она придет к тебе во сне. Во вторую — попросит рассказать ей сказку. На третью — позовет играть. — В устрашающих тонах шептал дед, нависая над багровыми углями. — И ты не сможешь отказаться, ведь за ней есть тень… Она заберет у тебя всё самое дорогое, что только есть, кроме твоей жизни!

Слушая это, Катя бледнела. А компания всё забавлялась, подтрунивая над дедком.

— Да ладно! Самое дорогое? А если такого нет?

— Если нет, расстанешься с жизнью. — Просто сказал старик, позабыв свой зловещий тон, почему-то опустив голову и отвернувшись, а потом вдруг резко встрепенулся и выдал. — А ну, признавайтесь, видели её во сне?!

Сначала парни хихикали, тыкая деда в бока и похлопывая по спине. Но потом Пип, сидевший напротив Кати, взглянул на неё, и улыбка стёрлась с его лица.

— Эй, Кейт… что с тобой? — заплетаясь, пробормотал он.

К ней повернулся Лёша, и его рука невольно сползла с её плеч. Он внимательно посмотрел на подругу и тревожно спросил: «Ты чего?!». Потом вскочил, чуть не разбросав угли ногами: «Ну всё, хватит!».

Остальные тоже засуетились, а Боб шагнул прямо через костёр, сгрёб деда за шиворот и рывком поднял на ноги.

— Довольно болтать! Посидели, и будет! — прошипел он, швырнув старика к воротам.

Тот чудом не упал, выпростав руки в стороны, едва не выронив свою бутыль. Катя взвизгнула, но Боб уже остыл, отступая назад. Дед обиженно посмотрел на него, обвёл взглядом остальных и, больше не сказав ни слова, заковылял к выходу.

А Катю била дрожь. Ей казалось, что в его прощальном взгляде читались жалость с предостережением.

После ухода старика все разлеглись. Девушка долго не могла уснуть, невзирая на усталость и лёгкое опьянение. Она вспоминала слова деда и собственные сны. В конце концов ей захотелось в туалет, и она осторожно приподнялась, стараясь освободиться от спальника, но не сорвать его с мирно дремлющего парня. Её взгляд упал на контуры входа, прикрытого на ночь искорёженным куском фанеры. Между стеной и фанерой был зазор, через который она и собиралась выбраться, чтобы не двигать её и не шуметь.

За дверью синевой светился парк, играя в лунном свете выбеленными листьями кустарника. Катя повела глазами вдоль проема и вдруг замерла, начиная понимать, за что цепляется её взгляд, то соскальзывая в сторону, то вновь возвращаясь к сомнительной области. Вовсе не за проемом была причина её волнений.

На краю фанеры примерно в полуметре от пола мерцал слабый холодный блик. Но ему не́откуда было ему взяться: тыльная сторона павильона — глухая, и щели между старыми листами железа малы, чтобы лунный свет мог пробиться в них и упасть на дверь таким ровным пятном. А блик всё шевелился, колыхался, перемещаясь выше, ниже. Он будто плясал, плавно перетекая по фанере, изменяя форму, внезапно разбиваясь на отдельные искры и вновь собираясь. Напоминая движениями… игру маленьких детских пальцев.

Волна ужаса омыла Катю, толкнувшись в грудь и резко сжав виски, в ушах гулко забился темп сердцебиения. Но она не могла отвести взгляда от пятна.

Вдруг оно сорвалось вниз, отделяясь от доски, зависая в воздухе и обретая ясные очертания. Пятно всё увеличивалось, раздувалось, проявляя на фоне ночи своё продолжение. В дверном проеме возник полупрозрачный, очерченный голубым сиянием контур детской руки.

Катя не могла пошевелиться, закричать, сдёрнуть с Лекса одеяло и спрятаться под ним, а так и осталась сидеть, наблюдая, как перед ней постепенно, несмело выходит из-за фанеры бесплотный образ ребёнка, светящийся по краю синевой.

Девочка лет шести приблизилась к Кате, с каждым шагом становясь всё материальнее: полупрозрачные ручки округлились и обрели чёткие очертания; дымка, обозначавшая оборки платья, стала легкой тканью; тонкие пряди светлых вьющихся волос потяжелели и опустились на плечи, изящно обрамляя детскую мордашку. Лишь бледный ореол, окутавший маленький силуэт, напоминал о странном появлении фигурки, которая шагнула внутрь и остановилась в паре метров от Кати. Но теперь это свечение можно было принять за отблеск лунной ночи, проникший с улицы и легший контуром на хрупкий силуэт. Катино сознание приспособилось к происходящему, и она не издала ни звука, встретившись с нежданной гостьей взглядом.

— Привет! Как тебя зовут? — тоненьким нежным голоском спросила девочка, но Катя молчала, недоверчиво изучая улыбку на пухлом лице.

Тогда ребёнок повторил:

— Как тебя зовут?! Меня — Энн!

Катя сглотнула и оглянулась на спящего Лёшку. Он спокойно лежал на боку, лицом к ней, и, казалось, ничто не могло потревожить его сон. Тогда Катя, снова сглотнув, ответила:

— Кейт.

Девочка улыбнулась, теперь уже во весь рот, и радостно изрекла:

— Давай дружить, Кейт!