Махорка для мантикоры

Кожа ее нестерпимо сияла в солнечном свете. Сколько раз любовался Альбино этой картиной, чудной игрой природы — и не уставал ей изумляться.

— Ты что тут делаешь?

— А ты?!

Справившись с неизбежным при встрече с Пасей приступом очарования, Альбино недоуменно вытаращился на девушку. Затем, еще более удивленно, на стоящего позади нее спутника.

Легендарный Елагобал, Рязанский Прожора, двухсоткилограммовый улыбчивый толстяк. У него был разум годовалого ребенка, здоровенное брюхо и редкая способность — съесть, прожевать, проглотить и переварить ВСЕ, что угодно. Включая советскую вермишель, кисель порошковый, лежалые бублики, масляные краски, консервы целиком, картон, ветошь, упирающуюся лягушку, стекло, лапоть лыковый, древесину, пригоршню дождевых червей, шапку-треух, уголь, гвозди, ржавую борону, полкоробка шарикоподшипников и проч. и проч.

— У вас тут что, тайное свидание?

— Ты идиот, — ответила Пася грустно.

Когда она сердилась, между бровей у нее пролегала крохотная складочка, которую немедленно хотелось поцеловать.

— А ты, Пася, самая прекрасная девушка на земном шаре! Девушка… на шаре, хе-хе. Дошло?

— Ты что, выпил?! — принюхалась Пася. — Господи… Опять?

— Да чепуха! Посидели с Елисантом, позавтракали, выпили по чуть-чуть. Так, для аппетиту.

— Чего-о? С каких это пор вы приятели?

— С тех самых! — со значением сказал Альбино, скашивая глаза на складской вагончик.

Пася была посвящена в тайну. От нее у Альбино не было секретов. Ну, почти не было.

— С тех самых, значит?

Альбино и Пася одновременно посмотрели на Елагобала, невольного свидетеля этого тайного обмена шифрами. Тот безмятежно улыбался, ласково глядел заплывшими жирком глазками-щелочками.

— Ладно, вечером поговорим с тобой, — пообещала Пася тоном, не предвещающим ничего хорошего. — После представления.

— Ни за что не пропущу твое выступление, золотце мое, — оскалился Альбино.

— Остроумно, — Пася отвернулась, взяла толстяка за руку. — Пойдем отсюда, Балик.

— Эй, а вы куда шли-то? — спросил вдогонку Альбино.

Ему никто не ответил.

— ЗВЕЗДНЫЙ ПРИШЕЛЕЦ С ПЛАНЕТЫ МАРС! ПРЕДСТАВЛЯЕТСЯ ВНИМАНИЮ ТРУДЯЩИХСЯ МАСС!

— РАБОЧИМ — ЗАВОДЫ! БУРЖУЯМ — ШИШ! ЕДИНСТВЕННЫЙ В МИРЕ ИЛЛЮЗИОНИСТ-МАЛЫШ!

— Знаешь, Альбино, я вот даже тебе завидую.

— Это еще почему, Нигредо?

— Ну ты хоть умеешь что-то делать кроме того, как ходить тут, палкой махать да орать… Подумать только! Была б у меня возможность, не торчать тут на солнцепеке, а сидеть в вагончике, мастерить все эти штуки твои… А диксовы олухи знай только бегают туда-сюда, по щелчку там — что изволите? Папироски там, выпивку там… Эх, дружище, мне б твой талант!

— Все это мудильяны с припудрой. Для этого ремесла талант не нужен, дружище.

— Как есть талант! Руки золотые у тебя!

— Руки золотые, скажешь тоже…

Альбино помотал головой, поправил сползший на нос котелок.

Но внутри… Будто почувствовал что-то… Короткий укол. Отзвук, перестук, эхо. Будто некое навязчивое воспоминание, что-то важное, толкалось наружу, стучалось в запечатанные сургучом внутренней милиции двери памяти, требуя выпустить.

Он сплюнул и заголосил:

— НЕ ПРОПУСТИ ПРЕДСТАВЛЕНЬЕ ТОВАРИЩА МИМА! ОБ ОКТЯБРЕ РАССКАЖЕТ ЕГО ПАНТОМИМА!

— ВСЕ ПУЛИ В ЦЕЛЬ, НИ ОДНОЙ НАПРАСНО! НАБЛЮДАЕМ МОЩЬ НАШЕЙ АРМИИ КРАСНОЙ!

— Так держать, губошлепик.

— Рад стараться, картиночка! Йооо-мое, зыбай, кто идет!

— Чо-чо-чо там?!

— Каменный гость. Явление первое. С кем это он?

Дядя Вася, в защитного цвета френче и рыжих крагах, неспешно шел между балаганами рука об руку с неким господином в отлично сшитом темно-сером костюме и серых гамашах.

— Не-е-е нравится мне все это, — пробормотал Нигредо. — ой не нравится!

— Не сикайся в штанцы, — поморщился Альбино. — Небось не Елагобал, небось не сожрет!

— Хы-хы-хы!

Вполголоса беседуя с серым господином, Дядя Вася миновал зазывал, не удостоив взглядом. Выйдя за пределы цирка, обменялся со спутником рукопожатиями. Улыбнулся самой обаятельной из своих улыбок. Смотрел вслед, пока собеседник не дошел до лоснящегося черного автомобиля, за рулем которого ждал водитель. Такой же — серо-бесцветно-аккуратный.

Когда автомобиль, ревя двигателем и вздымая по дороге клубы пыли, удалился по направлению к Н-ску, дядя Вася обернулся и отыскал взглядом Альбино. Поманил его пальцем.

— Держись, товарищ, — плачущим голосом напутствовал Нигредо. — Ты будешь жить в наших сердцах всегда. Оркестр будет играть Шопэна, тучка плакать, а классную шляпу твою я заберу себе на память.

Фургончик Дяди Васи представлял собой нечто среднее между полевым штабом и кабинетом профессора-этнографа.