Добавить в моё избранное
26 мин, 37 сек 6301
Воплощенная идея золота. Круг за кругом, круг за кругом… Пока не умолкнет оркестр.
И прежде чем она скрывается за краем света, стройной хрупкой статуэткой замерев на остановившемся шаре, в звенящей тишине — она посылает Альбино краткий взгляд и воздушный поцелуй.
Поймав его, он вспомнил…
Слушая, но не слыша воплей Нигредо, объявляющего следующий номер. Слепо глядя на арену, на которую шестикратным обратным сальто выносился из-за кулис Гуттаперчевый Парень Леня Возвращенцев… Альбино вспоминал, вновь и вновь прокручивал в памяти то, что как ему казалось, навсегда было вытеснено из нее:
… на другом краю света, в другой жизни, среди снегов, под отдаленный тоскующий волчий вой. Стеклянно звенело лезвие топора об обледенелый ствол мачтовой сосны. Верхушка, дрожа, роняя крупные белые хлопья — покачнулась, заскрипела… Ствол тяжело рухнул поперек рельсов.
Загрохотало, завыло — сосны осветились багрянцем. Раскаленный паровоз, укутанный дымом, головой чудовищного змея показался из-за поворота, потянулся, понесся вперед, лязгая и ревя, грозя пушечными жерлами.
Отдаваясь гулким эхом, ударила артиллерия, затараторили пулеметы, часто заколотили винтовочные выстрелы, по броне Адмиральского Поезда весело зазвенели рикошеты.
Уперся в поваленные сосны, наткнулся на непреодолимую преграду… Паровоз взвыл, как хищный зверь, очутившийся в капкане.
… Под визг полозьев, в клубах пара и отсветах зарева, он все пытался понять — что не так с этой девчонкой, неизвестно каким чудом оказавшейся в захваченном ими эшелоне. Тогда он не придал этому особого значения. Была ли она полоумной внучкой паровозного истопника или малолетней приживалкой сопровождавшего состав офицера? Какая разница. Просто перепуганная, заикающаяся, оглушенная выстрелами девчонка, потерявшаяся среди выщербленных пулями ящиков и скрюченных тел в серых шинелях.
Она могла быть его младшей сестрой. Ее место было не здесь — не в этих мерзлых лесах, заскорузлых от крови, ржавчины и дерьма, не на этой дикой братской войне. Как и его. Они были рождены не для этого.
Уже под визг полозьев, на пути к партизанскому лагерю вспомнил он, что так поразило его в первый миг их знакомства — ослепительно-желтые слитки, в клочьях прелой соломы рассыпавшиеся по вагону из разбитого ящика… Они были точь-в-точь, как ее кожа.
Кожа у нее была золотой.
Там, в вагоне, старик-коми, непревзойденный стрелок, кутая ее в зипун, частил, бормотал испуганно и вместе с тем как-то радостно: «зарни-ань, зарни-ань», и тянул, прижимал к себе.
А потом с другого конца вагона, из мрака — треснуло и вспыхнуло, и пуля звонко чпокнула старика в висок.
Он выстрелил в ответ. Перезарядил и снова выстрелил. И лишь когда понял, что попал, что кончено — упав на колено, отложил винтовку, склонился над девчонкой.
Она плакала и лепетала что-то непонятное, и слезы тоненькими ручейками текли по золотым щекам. Самые обычные слезы. Человеческие…
За пределами Шапито:
Дядя Вася вышел из-под клеенчатого полога навстречу ночи.
Дикс ждал его, прямой и неподвижный, как статуя. Выпуклые черные линзы его очков и медные ободки дыхательных фильтров отражали цветные огни гирлянд.
— ОН принял дар? — спросил Дикс.
— ОН остался доволен, — сказал Дядя Вася. — Как всегда… Входят четыреста, выходят триста девяносто девять.
— Значит, мы отправляемся?
— Как только закончится представление, — кивнул дядя Вася. — Твои ребята готовы?
— Всегда готовы.
Показалось, что Дикс улыбнулся. А возможно, это просто цветные огоньки гирлянд отразились в черных линзах и медных ободках его личины.
Уезжали, как повелось, затемно.
Лагерь свертывали в сосредоточенном молчании, неторопливо, но стремительно. Каждый находился на своем месте. Каждый знал, что ему делать.
Вскоре от цирка не осталось ничего, кроме колонны фургонов и прицепных вагончиков. Фары были выключены. В полумраке ворчали прогреваемые двигатели.
Альбино обменялся взглядами с сидящей на соседнем кресле Пасей.
— Отлично выступила.
— Спасибо.
— Подумал тут над твоими словами…
— И?
— Знаешь, пожалуй ты права. Пожалуй ты чертовски права, попирдолий с маком!
— Ну, вот и славно, Мосик. Вот и славно…
Поудобнее устроившись за рулем, Альбино выставил локоть в открытое окно кабины.
Дядя Вася, зажав в зубах папиросу, прохаживался вдоль ряда грузовиков, постукивая стеком по начищенным сапогам. Лицо его в тусклых отсветах фонаря напоминало одну из тех масок, что висели на стенах его вагончика.
Все мы тут в масках, подумал Альбино, это наша суть, наш мотив.
А самые удачные из них — те, что сделаны из нашей собственной кожи.
Первое правило цирка: зритель не должен замечать пота, которым дается совершенство.
И прежде чем она скрывается за краем света, стройной хрупкой статуэткой замерев на остановившемся шаре, в звенящей тишине — она посылает Альбино краткий взгляд и воздушный поцелуй.
Поймав его, он вспомнил…
Слушая, но не слыша воплей Нигредо, объявляющего следующий номер. Слепо глядя на арену, на которую шестикратным обратным сальто выносился из-за кулис Гуттаперчевый Парень Леня Возвращенцев… Альбино вспоминал, вновь и вновь прокручивал в памяти то, что как ему казалось, навсегда было вытеснено из нее:
… на другом краю света, в другой жизни, среди снегов, под отдаленный тоскующий волчий вой. Стеклянно звенело лезвие топора об обледенелый ствол мачтовой сосны. Верхушка, дрожа, роняя крупные белые хлопья — покачнулась, заскрипела… Ствол тяжело рухнул поперек рельсов.
Загрохотало, завыло — сосны осветились багрянцем. Раскаленный паровоз, укутанный дымом, головой чудовищного змея показался из-за поворота, потянулся, понесся вперед, лязгая и ревя, грозя пушечными жерлами.
Отдаваясь гулким эхом, ударила артиллерия, затараторили пулеметы, часто заколотили винтовочные выстрелы, по броне Адмиральского Поезда весело зазвенели рикошеты.
Уперся в поваленные сосны, наткнулся на непреодолимую преграду… Паровоз взвыл, как хищный зверь, очутившийся в капкане.
… Под визг полозьев, в клубах пара и отсветах зарева, он все пытался понять — что не так с этой девчонкой, неизвестно каким чудом оказавшейся в захваченном ими эшелоне. Тогда он не придал этому особого значения. Была ли она полоумной внучкой паровозного истопника или малолетней приживалкой сопровождавшего состав офицера? Какая разница. Просто перепуганная, заикающаяся, оглушенная выстрелами девчонка, потерявшаяся среди выщербленных пулями ящиков и скрюченных тел в серых шинелях.
Она могла быть его младшей сестрой. Ее место было не здесь — не в этих мерзлых лесах, заскорузлых от крови, ржавчины и дерьма, не на этой дикой братской войне. Как и его. Они были рождены не для этого.
Уже под визг полозьев, на пути к партизанскому лагерю вспомнил он, что так поразило его в первый миг их знакомства — ослепительно-желтые слитки, в клочьях прелой соломы рассыпавшиеся по вагону из разбитого ящика… Они были точь-в-точь, как ее кожа.
Кожа у нее была золотой.
Там, в вагоне, старик-коми, непревзойденный стрелок, кутая ее в зипун, частил, бормотал испуганно и вместе с тем как-то радостно: «зарни-ань, зарни-ань», и тянул, прижимал к себе.
А потом с другого конца вагона, из мрака — треснуло и вспыхнуло, и пуля звонко чпокнула старика в висок.
Он выстрелил в ответ. Перезарядил и снова выстрелил. И лишь когда понял, что попал, что кончено — упав на колено, отложил винтовку, склонился над девчонкой.
Она плакала и лепетала что-то непонятное, и слезы тоненькими ручейками текли по золотым щекам. Самые обычные слезы. Человеческие…
За пределами Шапито:
Дядя Вася вышел из-под клеенчатого полога навстречу ночи.
Дикс ждал его, прямой и неподвижный, как статуя. Выпуклые черные линзы его очков и медные ободки дыхательных фильтров отражали цветные огни гирлянд.
— ОН принял дар? — спросил Дикс.
— ОН остался доволен, — сказал Дядя Вася. — Как всегда… Входят четыреста, выходят триста девяносто девять.
— Значит, мы отправляемся?
— Как только закончится представление, — кивнул дядя Вася. — Твои ребята готовы?
— Всегда готовы.
Показалось, что Дикс улыбнулся. А возможно, это просто цветные огоньки гирлянд отразились в черных линзах и медных ободках его личины.
Уезжали, как повелось, затемно.
Лагерь свертывали в сосредоточенном молчании, неторопливо, но стремительно. Каждый находился на своем месте. Каждый знал, что ему делать.
Вскоре от цирка не осталось ничего, кроме колонны фургонов и прицепных вагончиков. Фары были выключены. В полумраке ворчали прогреваемые двигатели.
Альбино обменялся взглядами с сидящей на соседнем кресле Пасей.
— Отлично выступила.
— Спасибо.
— Подумал тут над твоими словами…
— И?
— Знаешь, пожалуй ты права. Пожалуй ты чертовски права, попирдолий с маком!
— Ну, вот и славно, Мосик. Вот и славно…
Поудобнее устроившись за рулем, Альбино выставил локоть в открытое окно кабины.
Дядя Вася, зажав в зубах папиросу, прохаживался вдоль ряда грузовиков, постукивая стеком по начищенным сапогам. Лицо его в тусклых отсветах фонаря напоминало одну из тех масок, что висели на стенах его вагончика.
Все мы тут в масках, подумал Альбино, это наша суть, наш мотив.
А самые удачные из них — те, что сделаны из нашей собственной кожи.
Первое правило цирка: зритель не должен замечать пота, которым дается совершенство.
Страница
8 из 9
8 из 9
