Князь

Чисто для проформы — чтоб не зарывался, аки Жуков при Сталине. Паршивое в общем настроение.

Пакет с пивом, видимо, не проникнувшись своим смертным приговором, решил, злорадно хихикая (как наяву вижу!) остаться наверху. Хорошо, что деньги с документами на месте. Не предали, родимые! Проверяю — нож и сигареты со спичками тоже. Ну, хоть на том спасибочки.

Дорога меж тем приводит к тому, что среднестатистический десятилетний ребёнок охарактеризовал бы, как: «Ой, а чё это у подвала четвёртой стенки нет, а?» Отвечаю: «А для моего комфорта и всеобъемлющего обволакивающего счастья!» Ибо подвалы, дети мои, даже такие тревожно безумные по местоположению, изредка проявляют тенденцию быть подпольями, а следовательно вести не просто наверх, а и в обитель человечью.

А мы, Их Светлость, Князь Власозеленский, не торопимся. Сидим. Курим, на умирающие от тяжести законных обитателей винные полки внемлем и чуточку ментально ход событий притормаживаем. Нет-нет, не волнуйтесь, мыслей на этот раз никаких. Голова девственно пуста. Представьте себе, кстати, антонимический оборот к фразе «девственно пуста». Правильно! «Порнографически наполнена». Вот и избегаю этого ужаса кромешного. Ещё чего не хватало…

Докуриваю. Ну, да проведёт меня табачный фимиам сквозь царство духов тёмных. Шаманов майя — первых в мире курильщиков — говорят, что проводил.

Вместо окончания. Пара слов о трезвости.

Оп! Ловко выпрыгиваю из уст подземелья на деревянный некрашеный пол, тут же начав заливать его болотной жижей — устряпался, как хрюк полнейший.

Сижу, отдыхаю. Смотрю вверх на балки дома, уставленные и обвешанные колокольчиками, железячками, бронзовыми статуэтками и даже музыкальными шкатулками, кажется. На всём ни пылинки.

«Привет… Ксюшка сказала, что ты придёшь.» — опускаю глаза: за окном начинается летний (я уже не удивляюсь) дождь, темнеет; у газовой плиты стоит нестарая женщина в очках и красной юбке и улыбаясь смотрит на меня — «беги в сени переоденься: там в сундуке её футболки с джинсами возьми. Глядишь подойдут. О, вот и Ксения, кстати!»

В дверь вбежал полосатый шнауцер и, виляя хвостом, бросился ко мне.

Ксюшка! Моя Ксюшка…

Я и Они. Князь уходит на покой.

«Отчего же, княже, чело твоё морщинами исполосовано? Почто в пальцах дрожь, в глазах жилки лопнувшие, а лицо мглою хладной занесло? Отчего лютня марки незатейливой «Гитара обыкновенная» за печкой позабыта? Не обнимаешь ты деву красную, не горячишь уст стихом, а нутро ужином сытным»…

Всё просто, милостивые мои любители подсматривать чужие сновидения. Лишили князя вы тишины благословенной, невдомёк вам отчего покоя достоин он, а не ваши изрыгающие пегую жижу души. Что ж, узрите этот момент утреннего забытия: быть может утро вас накажет.

Звездопад. Небо в осколках. Дым и копоть.

Это горят перья.

— Ты меня, уездный, из морального равновесия выводишь — вещал Вахаал Яковлевич Чернов, радушно улыбаясь — морда небритая, берцы все в гное каком-то, потом воняет, как от пса. Не гоже так пред начальства-то светлы очи представать…

Ещё восемь часов назад я седлал Коня, затем, глотая темноту предрассветного часа, скакал, заломив буйну голову вместе со шляпой набок, в стольный град Власозеленск с одной лишь философской мыслью. Мысль эту я, спазматично улыбаясь, проговариваю про себя и сейчас, стоя в своём, заметьте, личном кабинете и вперившись в выше стоящего по табели бюрократа. Вот он, этот шедевр критики позитивизма: «Какой Мораны нужно этой капибарообразной туше, которая посыпает полироль моего стола грязью со своих некогда лакированных полуботинок?»

— Не гоже так, батенька, распускать-то дела; и так тебя посадили на место явно не для твоего седалища скованное, а ты не можешь даже… — моральный шлак льётся из пухлых начальственных губищ, а заплывшие салом бисерины глаз почти задыхаются под подушками щек. Ни дать не взять — мент после бурной ночи, посвященной пропою денег очередного забывшего дома паспорт интеллигента.

— … разберись, понял меня, твоя светлость, чтоб тебе?!

Уфф… Кончилась нотация. Вахаала будто и не было в моём офисе. Как если бы добрая фея, узрев истязания неподобные нажала кнопочку «выкл.». Иглой дикобраза в ухо возился, нелюдь главенствующий, сорными речами своими. Эх, отвара калины мне красной. Литр.

Не включай свет. Обними меня. Скажи им, чтобы перестали тут ходить!

Впрочем, как предсказывал мудрый еврейский царь, прошло и это. Прошло ли? Не важно.

Где ты? Почему ты ушла?

Выйдите из моей комнаты!

А дело всё, как понятно было, заключалось в Фёдоре. Моя светлость имело сомнительную честь лицезреть его, пребывающего в состоянии весьма альтернативном, некоторое время назад через неплотную вишнёвую решетку его — Фёдора — окна.