Одиночество

Много всяких мыслей наползает в такие минуты. Особенно под вечер, когда приход любимого неминуем.

А кого ей еще ждать?

Саму себя.

Из леса, из которого нет выхода.

Из мрака, что бесконечен и кажется свечением не существующего неба.

Она когда-нибудь не выдержит этого. И не вернется.

Почему возник лес? Откуда он…

Это началось после того, как запил муж. Он приходил домой не такой как обычно. Другой, странный; ищущий причину для раздора, грубости. Ищущий в ней признаки собственных неудач.

Как прилипчива эта картина… воспоминание о том, как рука наотмашь хлестко и одновременно с тяжелой резкостью врезается крупной и мозолистой ладонью ей в лицо, в левую щеку, отчего Марта теряет равновесие, а потом сознание. Может с этого момента стал видится лес? В глубоком сне, затем в полудреме и, наконец, чуть ли не наяву. С момента, в котором его рука вталкивает в ее мозг или сознание, или… (что у нее самое чувствительное?) маленькую, совсем крохотную частичку сумрака. Непонятный этот сумрак. Невсамделишный какой-то. Но — убийственный. От него подрагивает рука, что пристыла у горла. От него дрожат мелко и противно губы. Им склеены глаза, что не хотят совсем раскрываться. И сердце с натугой пытается разжаться, встрепенуться, дернуться, чтобы стукнуть в глухую стену жизни в очередной раз. И от глухого отзвука с той стороны сжимается снова; от жути, которую несет в себе СУМРАК.

«Я не рождалась такой… меня такой сделала жизнь».

Милый… тебе вкусно?

Она знает, что он ответит.

И она больше не спрашивает. Ни о чем.

Снега опять много. Ее взгляд соскальзывает с окна и останавливается на полупустой тарелке, в которой еще теплеет приготовленное с любовью и некоторым все-таки безразличием пюре. Гарнир из… что она там наготовила? Глаза Марты оставляют тарелку и смотрят почти пространно и с грустью на широкий лоб мужа, на его аккуратно зачесанные назад темные волосы. Крупный нос, волевой подбородок. Мужчина, которого мало…

Она тихо вздыхает и пятясь несколько шагов задом, поворачивается и уходит в комнату, чтобы занять свое потертое временем кресло. Перемены неизбежны. Если ждешь их. Если приближаешь причины. Но разве снег в пустоте ее взгляда причина для изменения? Обновления? Может родиться заново? Как это у некоторых людей получается «рождаться заново»? Как это…

Тишина. Какой же тихий все-таки вечер.

Она знает причину однообразности своего настоящего.

Она видела ее там, в лесу.

Но не успела понять…

Марта закрывает глаза.

Ее жизнь — сон. Она думает так сама. Она родилась, чтобы спать. Зачем ей рождаться еще?

Чушь…

Сияние.

Лес.

И где-то там, за границами видения, укрылась за тусклой пеленой дня трепещущая в отсыревшей от вечной влаги листве паутинка особого смысла. Рука тянется к ней, но проскальзывая меж мокрых веток («неужели был дождь? Это же СУХОЙ лес»…) проваливается в какую-то неожиданную пустоту. Рот Марты или той, кем она является в этом… (сне… сумраке?) мире, открывается сам собой и издает звук, который выворачивает внутреннее естество наружу. Или только так кажется… рука возвращается назад и лупит по этому рту с размаху, глаза удивленно и (растопырено, даже) расширено смотрят в меж лиственные провалы; она не может видеть своих глаз! Естественно. Но глаза смотрят в разные стороны. Она это подсознательно и не навязчиво знает. Где паутинка? — шепчет в исступлении ее скомканное как старая залежавшаяся тряпка нутро. Этой тряпкой протирали пыль. Нет. Этой тряпкой мыли отхожее место. Это там все, внутри. Тряпочные чувства. Изнеженность и гнет столпившихся у порога души бессмысленных фантазий на скучную тему «вот так это могло бы быть»…. А получилось как? А получилось что? Отпечаток мужней ладони в виде долго заживающей гематомы. Да и расплылось все — какой там отпечаток. Упала, конечно. Все падают. Со всеми бывает. Только не все уходят потом в «лес».

Она глотает кусочек воздуха. Но это же сон, так ведь? Поэтому, кусочек… ледяного и сытного. Жаль, здесь нет снега. Можно было бы понаблюдать и подумать о разном. О самом родном. Важном, наконец. О чем еще думать в скучные зимние вечера? О любимом…

Рот медленно закрывается, будто ему что-то мешает делать это. Зубы соприкасаются — нижние и верхние, ощущая в собственном промежутке нечто плотное и до невозможности противное: она чувствует, наконец, что ей больно, и разжав челюсти отнимает руку от лица. Кусочек пришлось выплюнуть — он имел вкус «того момента».

Глаза не следят за опускающейся рукой, не разглядывают ее — не важно совсем, откушена плоть чуть-чуть или до самой кости. А может с костью. Марта не помнит уже. Она никогда не ела саму себя. Ей просто не с чем сравнивать. Кожа. Мясо. Кость. Вот оно что…

Теперь ее глаза очень медленно опускаются вниз, чтобы остановить взгляд на правой кисти.