Одиночество

Крови нет. Она сплошь состоит изо льда. «Да, ладно тебе»… — шепчут враз онемевшие губы; и голос какой-то спертый, что ли, не естественный. Через секунду она забывает об этом и глаза снова упираются в лиственную массу, которой нет совершенно никакого предела: безграничная зелень. Мокрая и будто вязкая на визуальное ощущение. Сквозь нее не пройти. Это точно. Но как тогда достать паука?

А если опять затянет? Она протянет руку — и опять затянет. Это плохо? — спрашивает будто саму себя Марта и делает движение правой рукой к дрожащей лиственной стене. Там есть просвет, она помнит. Она помнит…

Утро. Спала в кресле — ничего необычного. Муж собирается на работу. Молча. Тоже ничего странного. Он вчера пил. Как всегда. Но если она спит, он ее не трогает — проходит в спальню и валится на застеленную кровать. В одежде; то есть, как правило, в своих обязательных черных брюках из простой ткани, неделю ношеной майке и подтяжках. Иногда (наблюдала не раз) тапочки подлетали кверху, покидая его мясистые ноги при наиболее сильном разгоне при «посадке» на многострадальную кровать. Долго она не выдержит, эта горемычная двуспалка. Марта была в этом уверена категорически. Ей (Марте) нужен был кто-то (ЧТО-ТО), могущий являться заложником адекватных бытию женщины обстоятельств. Тогда будет меньше безысходности. Вот: кровать же терпит!

«Ты сходишь с ума» — говорила она себе, держа строго выпрямленные пальцы трясущихся рук у висков, вдавливая их кончики в упругую кость черепа. Так не будет продолжаться долго. Не может просто. Это не нормально. НЕ…

Никак. Это. Просто никак. И все. Больше ничего. Только — НИКАК.

Я не сойду с ума…

Вечер.

Она была на днях у старой подруги. Она рассказала, наконец, всю правду. Кто-то должен был забрать из души часть… этого «никак». Евгения кое-что сказала ей. Это был совет, да-да, конечно же, это был просто дружеский совет. Евгения психолог. Ее совет очень кстати. И почему она раньше молчала?! Ах… раньше не было разговора. Марта сидит в кресле. Раньше не было разговора. Тишина и покой. За окном идиллия. Природа успокоена после метели. Она исторгла из себя лишний холод и свалила его снегом на землю. Спасибо, природа. Очень свежо. А бело как! Кристаллизация…

Она отошла от окна, возле которого только что стояла. Хоть и стемнело уже, а все равно, почему-то режет… нет, как-то странно сечет глаза отблеск озаренного уличными фонарями снега. В кресле лучше — больше сумрака. Привыкаешь, ведь, ко всему. Даже к… впрочем к безумию не привыкнешь.

Она никогда не думала, что так тяжело расставаться с собственной сутью. Здравой и адекватной моменту…

Моменту.

Какому же?

Тому, в котором ЭТА рука?

И другому, в котором тапочки подлетают кверху и сделав по дуге пирует шлепаются: один на коврик, другой на покрывало… по разному бывает. Когда и оба на коврике…

Какому моменту?!

Она должна поплакать. Немедленно. Но въедливо понимание, что ничего не получится. Она перестала плакать после того случая. Не разучилась — это по другому. На днях, например, ей стало жалко, почти до слез жалко жмущегося к двери подъезда щенка. Маленький такой. Щуплый. Хотела погладить и — остановило что-то. Погладит, а взять не сможет. Потому что для этого нужно посоветоваться с Григорием, спросить его, в конце концов. Просто спросить что-то такое еще, не очень или очень важное, что выходит за рамки дежурного вопроса об ужине. Но этот большой лоб, мясистый нос… Ему ее мало? Предостаточно. Она знала ответ. Потому рука, что было уже коснулась симпатичной мордочки, резко замерла и повисла в морозном воздухе. Она вынесет собачке поесть. Она будет прикармливать щенячьего неизвестной породы. Она даст ему имя. Позже. А сейчас Марте нужно думать над словами Евгении. В чем изюминка, собственно? Почему это может сработать? Но она не психолог. Она просто сделает так, как было объяснено. Она не верит себе. Но верит лучшей подруге. Хотя… по сути. Какая в самом деле разница! В руках Марты обычное зеркало небольших размеров, втиснутое в резную и лакированную деревянную рамку. Почему именно дерево? Странное совпадение.

Или скорее случайность. Что Евгения может знать о «лесе»? Она не была в нем. И Марта не стала говорить об этом. Зачем? «Лес» — это личное. Более личное, чем сам Григорий. Неповторимее самого сокровенного.

Ведь «лес» — это она САМА.

Она это знает. Почему? А почему ребенок знает как брать ртом грудь? Вот-вот. И она знает как… как правильно оценивать «свой» ЛЕС.

Никак. И как-то. Как оценить самое себя? На каких весах взвесить? Вот то-то.

Лес — это она. Это ее безразличие к страху.

«И все-таки, почему Евгения сказала на счет именно деревянной рамки»….

Мне нужно поговорить с тобой, Гриш.

Убр… у-пф. Чё-ё-ё те-ебе надо, бестолочь! — он развозит руками по столу пустоту, будто ища ненужную ему опору, так как вполне устойчиво сидит на стуле.