Добавить в моё избранное
29 мин, 35 сек 9799
Девушка откуда-то знала, что мужчина испанец, он носит имя Хоакин Ансельмо Пинеда, ему далеко за семьдесят, хотя на вид не дашь больше сорока лет.
— Ты очень-очень красивый, — шептала Бочка тихо, а в зале древнего замка, где в кресле, как на троне, восседал Пинеда, ее слова распространялись многократно усиленными эхом.
«Меня питает любовь, — смущенно отвечал Пинеда. — Но пусть я достаточно повидал в мире дивной красоты, твою красоту, прелестная незнакомка, мне не с чем сравнить. Позволь узнать твое имя».
— Бочк… Маша… эм-м, Мария.
«О-о, какое имя!» — восторженно воскликнул Пинеда.
— Ты так молодо выглядишь.
«Старинный секрет, давшийся мне. Это любовь. Она дарит долгую и счастливую жизнь, которой не препятствуют никакие хвори и горести».
— И в чем этот секрет? — не унималась Бочка, не сводя глаз с лица испанца.
«В этом свитке, — Пинеда потряс свернутым пергаментом и потупил взор. — Ты должна извинить меня. Открыть секрет так сразу… прости, я не могу».
— А что, типа, нужно, чтобы открыл?
Испанец поднял голову, его глаза сверкнули темными пламенем, и он ответил:
«Нужна любовь. Только твоя любовь и нужна».
На коротком диванчике в соседней комнате лежал Моряк. Невидящие глаза его превратились в белые бельма, и силы навсегда покинули некогда могучее, а теперь медленно высыхающее тело. Он все-таки победил замок на старинном фолианте, но стоило открыть книгу, увидеть чистые листы, как книга победила его и в одно мгновение вычерпала человеческий разум без остатка, насыщаясь историей жизни, пусть и столь скудной, насыщаясь самой жизнью Моряка.
Около лестницы Мопс столкнулся с Гришей. Тот попал в дом художника через подвальное окно, и только что поднялся на первый этаж. После того, как Гриша рассказал, на кого оставил слежку и зачем прибежал, Мопс мотнул головой в сторону гостиной:
— Да тут голяк.
— Да? И где остальные?
— Шарятся где-то.
Грише все в особняке было непривычно, и он быстро отстал от приятеля, наконец-то добравшегося до своей цели. Спальня как спальня. Заправленная кровать с подушками, две тумбочки, громоздкий платяной шкаф, стеллаж с осточертевшими книгами и…
На верхней полочке, удрученно склонив голову набок, сидела марионетка — самодельная кукла, смешной львенок с огненно-рыжей гривой, черной пластмассовой пуговицей вместо носа и длинным языком из куска красной материи. Без усилий Мопс узнал в игрушке ту, что целую вечность назад ему сшила мама. Парень улыбнулся:
— Привет, дружище.
Львенок поднял голову и ответил радостно:
«Привет, Жора. Я думал, ты про меня совсем забыл».
— Нет-нет, не забыл, что ты! — дрогнувшим голосом заверил Мопс.
Он снял марионетку с полки и бережно прижал к груди. По щекам побежали слезы, а львенок поднял поролоновую лапку и промокнул их, сказав:
«Ты плачешь, как в тот вечер. Не плачь, Жорик. Мы ведь оба знаем, какой ты сильный».
— Да, сильный, — согласился Мопс, вспомнил ножницы в своих руках, как в тот самый вечер, который имел в виду львенок, и зарыдал навзрыд.
Разговор с участковым получился предельно коротким. Что-что, а свои права как малолетнего Леша Горин знал на твердую пятерку и не стеснялся несколько раз жаловаться на таких вот деятелей, хватающих на улице и отрывающих от важных дел.
— Хотите пообщаться — вызывайте официально, с повесткой через тетку, — деловито сказал Глазастый, тайком наблюдая за удаляющимся стариком, от бессилия сжимая и разжимая кулаки. — Вы-то уж должны знать, кто мой законный представитель.
— Да без проблем, — пытался хорохориться участковый, хотя уверенности в его голосе не слушалось.
— Тогда отпустите рукав и топайте к моей тетке, — твердо ответил Глазастый.
Леша вырвался, помчался что было духу и догнал старика, когда тот уже вошел в дом и запер за собой дверь. Напрочь забыв о прежних страхах, мальчишка перемахнул через забор, пригибаясь, добрался до подвального окна и скользнул в темноту.
Мопс сидел на кровати в обнимку с марионеткой, шептавшей ему в самое ухо и шепотком своим выуживая из памяти старое несчастье. Жоре Калиниченко было семь лет, когда он лишился обоих родителей разом. Ни для кого это не стало неожиданностью — все предельно ясно и было очевидно задолго до происшествия.
Отец Жорика — псих и наркоман с телом, покрытым татуировками и незаживающими язвами, — вынес из дома все, что мог, распродав ради дозы даже детскую одежонку. Мать мальчика славилась как рукодельница и кое-как содержала семью за счет заказов на шитье.
Ссора произошла, когда отец попытался продать швейную машинку. Скандал перерос в драку между взрослыми, а Жорик забился в угол, крепко сжимая ножницы в тоненьких ручках. Он знал, что отец, от наркоты превратившийся в ходячую мумию, ни за что не выйдет победителем, и тогда может переключиться на сына.
— Ты очень-очень красивый, — шептала Бочка тихо, а в зале древнего замка, где в кресле, как на троне, восседал Пинеда, ее слова распространялись многократно усиленными эхом.
«Меня питает любовь, — смущенно отвечал Пинеда. — Но пусть я достаточно повидал в мире дивной красоты, твою красоту, прелестная незнакомка, мне не с чем сравнить. Позволь узнать твое имя».
— Бочк… Маша… эм-м, Мария.
«О-о, какое имя!» — восторженно воскликнул Пинеда.
— Ты так молодо выглядишь.
«Старинный секрет, давшийся мне. Это любовь. Она дарит долгую и счастливую жизнь, которой не препятствуют никакие хвори и горести».
— И в чем этот секрет? — не унималась Бочка, не сводя глаз с лица испанца.
«В этом свитке, — Пинеда потряс свернутым пергаментом и потупил взор. — Ты должна извинить меня. Открыть секрет так сразу… прости, я не могу».
— А что, типа, нужно, чтобы открыл?
Испанец поднял голову, его глаза сверкнули темными пламенем, и он ответил:
«Нужна любовь. Только твоя любовь и нужна».
На коротком диванчике в соседней комнате лежал Моряк. Невидящие глаза его превратились в белые бельма, и силы навсегда покинули некогда могучее, а теперь медленно высыхающее тело. Он все-таки победил замок на старинном фолианте, но стоило открыть книгу, увидеть чистые листы, как книга победила его и в одно мгновение вычерпала человеческий разум без остатка, насыщаясь историей жизни, пусть и столь скудной, насыщаясь самой жизнью Моряка.
Около лестницы Мопс столкнулся с Гришей. Тот попал в дом художника через подвальное окно, и только что поднялся на первый этаж. После того, как Гриша рассказал, на кого оставил слежку и зачем прибежал, Мопс мотнул головой в сторону гостиной:
— Да тут голяк.
— Да? И где остальные?
— Шарятся где-то.
Грише все в особняке было непривычно, и он быстро отстал от приятеля, наконец-то добравшегося до своей цели. Спальня как спальня. Заправленная кровать с подушками, две тумбочки, громоздкий платяной шкаф, стеллаж с осточертевшими книгами и…
На верхней полочке, удрученно склонив голову набок, сидела марионетка — самодельная кукла, смешной львенок с огненно-рыжей гривой, черной пластмассовой пуговицей вместо носа и длинным языком из куска красной материи. Без усилий Мопс узнал в игрушке ту, что целую вечность назад ему сшила мама. Парень улыбнулся:
— Привет, дружище.
Львенок поднял голову и ответил радостно:
«Привет, Жора. Я думал, ты про меня совсем забыл».
— Нет-нет, не забыл, что ты! — дрогнувшим голосом заверил Мопс.
Он снял марионетку с полки и бережно прижал к груди. По щекам побежали слезы, а львенок поднял поролоновую лапку и промокнул их, сказав:
«Ты плачешь, как в тот вечер. Не плачь, Жорик. Мы ведь оба знаем, какой ты сильный».
— Да, сильный, — согласился Мопс, вспомнил ножницы в своих руках, как в тот самый вечер, который имел в виду львенок, и зарыдал навзрыд.
Разговор с участковым получился предельно коротким. Что-что, а свои права как малолетнего Леша Горин знал на твердую пятерку и не стеснялся несколько раз жаловаться на таких вот деятелей, хватающих на улице и отрывающих от важных дел.
— Хотите пообщаться — вызывайте официально, с повесткой через тетку, — деловито сказал Глазастый, тайком наблюдая за удаляющимся стариком, от бессилия сжимая и разжимая кулаки. — Вы-то уж должны знать, кто мой законный представитель.
— Да без проблем, — пытался хорохориться участковый, хотя уверенности в его голосе не слушалось.
— Тогда отпустите рукав и топайте к моей тетке, — твердо ответил Глазастый.
Леша вырвался, помчался что было духу и догнал старика, когда тот уже вошел в дом и запер за собой дверь. Напрочь забыв о прежних страхах, мальчишка перемахнул через забор, пригибаясь, добрался до подвального окна и скользнул в темноту.
Мопс сидел на кровати в обнимку с марионеткой, шептавшей ему в самое ухо и шепотком своим выуживая из памяти старое несчастье. Жоре Калиниченко было семь лет, когда он лишился обоих родителей разом. Ни для кого это не стало неожиданностью — все предельно ясно и было очевидно задолго до происшествия.
Отец Жорика — псих и наркоман с телом, покрытым татуировками и незаживающими язвами, — вынес из дома все, что мог, распродав ради дозы даже детскую одежонку. Мать мальчика славилась как рукодельница и кое-как содержала семью за счет заказов на шитье.
Ссора произошла, когда отец попытался продать швейную машинку. Скандал перерос в драку между взрослыми, а Жорик забился в угол, крепко сжимая ножницы в тоненьких ручках. Он знал, что отец, от наркоты превратившийся в ходячую мумию, ни за что не выйдет победителем, и тогда может переключиться на сына.
Страница
6 из 9
6 из 9
