Добавить в моё избранное
30 мин, 0 сек 13045
В окнах горит теплый желтый свет, доносятся приглушенные голоса.
В конце концов, убеждаю самого себя, я командую взводом! Самое страшное, что может со мной произойти — уже произошло. Самое страшное, что есть в этом селе — я сам.
Поднявшись по скрипучим ступеням, стучу в дверь.
На пороге предстает давешний мальчишка-звереныш, вместо мундирчика на нем нижняя рубаха и кальсоны.
Я собираюсь, было, представиться по форме, но потом вижу ее.
Завернувшись в черную шаль с длинной каймой, она стоит прямо напротив входа, прислонившись к дверному косяку, между сенями и горницей. Выжидающе смотрит на меня.
Словно в бреду, на ватных ногах, подвинув мальчишку, вхожу внутрь.
Пожирая ее глазами, начинаю говорить.
Меня несет. Представляюсь, пытаясь изобразить некое остроумное изящество, присовокупляю пару шуток в вольном духе, несу всякий вздор и околесицу, боясь дать ей возможность вставить хоть слово, разрушить наваждение.
Она просто стоит и смотрит на меня.
А потом из горницы появляется этот Арлекин, жалкий комедиант. По его бешеным глазам видно, какова в этой пьесе расстановка ролей.
— Коломбина, — шепчу я одними губами.
Она вздрагивает. Зябко кутаясь в шаль, говорит мне что-то вроде того, что все очень устали, и разговор наш лучше продолжить завтра.
Я молча козыряю, звякнув шпорами, разворачиваюсь на каблуках и выхожу вон.
Кусая губы, качаясь, будто пьяный, кляня себя по-черному, я бреду к «штабной» избе.
Часовой прикладывает ладонь к папахе, отворяет дверь.
В горнице за широким столом сидят ротмистр, командиры взводов, эскадронный фельдшер Ратке и наш интендант Соболь. Красный угол избы укрыт темной материей. На столе лежит развернутая карта, поверх нее — маленькие и сморщенные темные плоды, вроде мерзлой картошки.
Только подойдя ближе, я узнаю эти «картофелины». Ротмистрова коллекция «тсантса», особым образом засушенных голов, эдаких кожных мешков, освобожденных от черепной кости, с зашитыми нитью ртами и глазницами. Таким образом у амазонских индейцев принято хранить свои трофеи. Я, было, понадеялся, что коллекция Марафета пропала вместе с тем лакированным гробом с лиловой обивкой, что он возил за собой отдельной подводой, используя вместо походной кровати, и который пришлось бросить при отступлении. Но коллекция осталась при нем. И четыре саквояжа, заполненные банками со средством для полоскания, тоже. Никакой зубной боли у него нет, и порошок он давно уже не разводит водой.
Обо всем этом в эскадроне ходят пересуды и сплетни, и общее мнение относительно командира выражает взгляд исподлобья, посылаемый ему Соболем с другого конца стола. Этот взгляд вызывает в моей памяти странную ассоциацию из детства. Всегда пугавшая меня иллюстрация к аксаковскому «Аленькому цветочку». Так чудовище смотрело сквозь тропические заросли своего сада на совершающую по нему ознакомительную прогулку Аленушку…
— Господин ротмистр!
— Где вас носит, корнет? Битый час обсуждаем диспозицию!
Меня раздражает его тон.
— Имел удовольствие быть на свидании! — чеканю я. — Был занят, объяснялся с женщиной.
Он некоторое время смотрит на меня, затем скалится:
— Хвалю! Садись, Змей.
Сажусь на лавку, пристроив рядом ножны, стаскиваю кубанку, присоединяюсь к обсуждению.
Марафет перемещает тсантса по карте:
— Вести, господа, неутешительные. Здесь мы… Здесь красные. По реке вниз едва ли пробьемся. Всю эту область охватывают михаловцы… Тут тоже красные, кавалерия Федорчука… Пути по реке вверх нам нет — за нами следуют варламовские добровольцы. Здесь, у самой излучины, позиции Мамбетова, его артиллерия развеет нас на ближних подступах.
— А что на западе?!
— На западе Париж! — нервно смеется кто-то.
— По последним сводкам, — говорит Марафет, — там полный хаос. Леса заполнены анархистами и «зелеными» мужичками.
— «Красная мельница» и шансонетки, ха-ха.
— Ни единого просвета!
— И свежайшие устрицы, конечно.
— Словом, безнадежно.
— Подите вы уже с вашими устрицами! До шуток ли сейчас?
— Всегда есть место хорошей шутке.
— Нет, там иначе… Всегда есть место для чуда. Именно оно нам поможет, господа!
Присутствующие принимаются спорить.
— Есть вести от Эребуса? — спрашиваю я.
Все, будто по команде, замолкают, с надеждой глядя на ротмистра.
— Сотня Эребуса идет на соединение с нами. Но когда ждать его, нынче же ночью или через несколько дней — неизвестно…
Сводная сотня Эребуса и наш эскадрон в неполных сорок сабель — все, что осталось от «Князя Ф. отдельного добровольческого полка «Черных Нетопырей», как вышито серебром на нашем черном штандарте, в обрамлении серебром шитых оскаленных черепов и перепончатых крыл.
В конце концов, убеждаю самого себя, я командую взводом! Самое страшное, что может со мной произойти — уже произошло. Самое страшное, что есть в этом селе — я сам.
Поднявшись по скрипучим ступеням, стучу в дверь.
На пороге предстает давешний мальчишка-звереныш, вместо мундирчика на нем нижняя рубаха и кальсоны.
Я собираюсь, было, представиться по форме, но потом вижу ее.
Завернувшись в черную шаль с длинной каймой, она стоит прямо напротив входа, прислонившись к дверному косяку, между сенями и горницей. Выжидающе смотрит на меня.
Словно в бреду, на ватных ногах, подвинув мальчишку, вхожу внутрь.
Пожирая ее глазами, начинаю говорить.
Меня несет. Представляюсь, пытаясь изобразить некое остроумное изящество, присовокупляю пару шуток в вольном духе, несу всякий вздор и околесицу, боясь дать ей возможность вставить хоть слово, разрушить наваждение.
Она просто стоит и смотрит на меня.
А потом из горницы появляется этот Арлекин, жалкий комедиант. По его бешеным глазам видно, какова в этой пьесе расстановка ролей.
— Коломбина, — шепчу я одними губами.
Она вздрагивает. Зябко кутаясь в шаль, говорит мне что-то вроде того, что все очень устали, и разговор наш лучше продолжить завтра.
Я молча козыряю, звякнув шпорами, разворачиваюсь на каблуках и выхожу вон.
Кусая губы, качаясь, будто пьяный, кляня себя по-черному, я бреду к «штабной» избе.
Часовой прикладывает ладонь к папахе, отворяет дверь.
В горнице за широким столом сидят ротмистр, командиры взводов, эскадронный фельдшер Ратке и наш интендант Соболь. Красный угол избы укрыт темной материей. На столе лежит развернутая карта, поверх нее — маленькие и сморщенные темные плоды, вроде мерзлой картошки.
Только подойдя ближе, я узнаю эти «картофелины». Ротмистрова коллекция «тсантса», особым образом засушенных голов, эдаких кожных мешков, освобожденных от черепной кости, с зашитыми нитью ртами и глазницами. Таким образом у амазонских индейцев принято хранить свои трофеи. Я, было, понадеялся, что коллекция Марафета пропала вместе с тем лакированным гробом с лиловой обивкой, что он возил за собой отдельной подводой, используя вместо походной кровати, и который пришлось бросить при отступлении. Но коллекция осталась при нем. И четыре саквояжа, заполненные банками со средством для полоскания, тоже. Никакой зубной боли у него нет, и порошок он давно уже не разводит водой.
Обо всем этом в эскадроне ходят пересуды и сплетни, и общее мнение относительно командира выражает взгляд исподлобья, посылаемый ему Соболем с другого конца стола. Этот взгляд вызывает в моей памяти странную ассоциацию из детства. Всегда пугавшая меня иллюстрация к аксаковскому «Аленькому цветочку». Так чудовище смотрело сквозь тропические заросли своего сада на совершающую по нему ознакомительную прогулку Аленушку…
— Господин ротмистр!
— Где вас носит, корнет? Битый час обсуждаем диспозицию!
Меня раздражает его тон.
— Имел удовольствие быть на свидании! — чеканю я. — Был занят, объяснялся с женщиной.
Он некоторое время смотрит на меня, затем скалится:
— Хвалю! Садись, Змей.
Сажусь на лавку, пристроив рядом ножны, стаскиваю кубанку, присоединяюсь к обсуждению.
Марафет перемещает тсантса по карте:
— Вести, господа, неутешительные. Здесь мы… Здесь красные. По реке вниз едва ли пробьемся. Всю эту область охватывают михаловцы… Тут тоже красные, кавалерия Федорчука… Пути по реке вверх нам нет — за нами следуют варламовские добровольцы. Здесь, у самой излучины, позиции Мамбетова, его артиллерия развеет нас на ближних подступах.
— А что на западе?!
— На западе Париж! — нервно смеется кто-то.
— По последним сводкам, — говорит Марафет, — там полный хаос. Леса заполнены анархистами и «зелеными» мужичками.
— «Красная мельница» и шансонетки, ха-ха.
— Ни единого просвета!
— И свежайшие устрицы, конечно.
— Словом, безнадежно.
— Подите вы уже с вашими устрицами! До шуток ли сейчас?
— Всегда есть место хорошей шутке.
— Нет, там иначе… Всегда есть место для чуда. Именно оно нам поможет, господа!
Присутствующие принимаются спорить.
— Есть вести от Эребуса? — спрашиваю я.
Все, будто по команде, замолкают, с надеждой глядя на ротмистра.
— Сотня Эребуса идет на соединение с нами. Но когда ждать его, нынче же ночью или через несколько дней — неизвестно…
Сводная сотня Эребуса и наш эскадрон в неполных сорок сабель — все, что осталось от «Князя Ф. отдельного добровольческого полка «Черных Нетопырей», как вышито серебром на нашем черном штандарте, в обрамлении серебром шитых оскаленных черепов и перепончатых крыл.
Страница
3 из 9
3 из 9
