Дуэт для косы и флейты

На этот раз я не утруждаю себя стуком. Врываюсь в сени. В дверях стоит человек-рептилия. В его чешуйчатых руках винтовка. Тем лучше.

— Где она?!

Он молча уступает мне дорогу.

Мельком думаю, как удобно будет ему ударить меня прикладом в затылок, врываюсь в горницу.

В глаза бросаются белые кружева ночной рубашки, сквозь них в неверном сиянии свечей темнеет стройное гибкое тело.

Я поспешно отворачиваюсь:

— Одевайтесь, прошу вас! Вам нужно срочно покинуть деревню!

— Вы?! А где…

— Лепрекон? Он не придет.

— Откуда вы знаете?

— Что он лепрекон? — мне хочется кричать, кусаю губу. — Посмотрите на меня! Неужели вы не видите, кто я сам?!

— Вижу, — говорит она.

За спиной шуршит ткань.

— Он вернулся? Я знала, что он вернется.

— Кто он такой?

— Истинный Арлекин.

— И у него флейта, — говорю я. — И он чем-то очень рассержен.

— Любой рассердится, если его убить.

Кутаясь в черный балахон, она подходит вплотную.

— Вы хотели что-то сказать мне?

— Теперь это уже не важно, — говорю я. — Езжайте же, дорога каждая минута!

В бездонных глазах ее мерцают огоньки свечей.

Она порывисто подается вперед и жадно целует меня в губы. Жадно и коротко, сердце пропускает удар, я хватаю ртом воздух, а она уже выходит на улицу в сопровождении чешуйчатого телохранителя.

В ушах моих звучит ее последняя фраза, вовсе не произнесенная вслух: «я устала… если бы ты знал, как я устала»…

На негнущихся ногах, с замершим сердцем, я следую за ними.

На козлах фургона уже сидит великан с идиотическим выражением, из-за его спины выглядывают карлик и мальчик-обезьянка. Слепая старуха бормочет что-то внутри, видимо, молитву.

На противоположном конце села разгорается пожар, слышна матерная брань, утробный рык и частый треск выстрелов.

Женщина скрылась внутри фургона, не удостоив меня прощальным взглядом.

Человек-рептилия с чешуйчатым лицом, не выражающим никаких эмоций, коротко кивает мне. Забавно, между нами есть что-то общее.

— Ну, трогай! — кричу я великану почти весело. — Аллюр три креста, верзила!

Подхватив ножны, бегу по чавкающей грязи в сторону пожарища, где идет бой.

Я бегу на звук флейты, сжимая шашку.

Навстречу мне бросаются укутанные истлевшими саванами фигуры, скалят челюсти, в пустых глазницах клубится тьма, тянут жадные суставчатые пальцы, я уворачиваюсь, рублю наотмашь, перескакиваю через тела, падающие в грязь, рассыпая облака праха.

Истинный Арлекин стоит на самом краю кладбища, спиной ко мне. Он босиком, на нем холщовый балахон в заплатах и бубенчиках, на голове рваная соломенная шляпа — должно быть, позаимствовал свой наряд у пугала.

Он продолжает выводить на флейте чистую, виртуозную мелодию.

Губы мои горят от поцелуя — я ведь даже не знаю имени — Коломбины?

Может быть, у меня что-то получится.

Во всяком случае, терять мне нечего. Ведь с этими, костлявыми, выползающими из-под замшелых крестов мне навстречу, у меня есть кое-что общее.

— Эй, пугало!

Арлекин отрывает флейту от бледных губ, поворачивает голову.

Глаза его, в просвете скрывающего лицо тряпья, блестят искренним удивлением.

— Дама просила передать, что устала!

Шашка со свистом рассекает воздух, соломенная шляпа и ее содержимое, крутясь волчком, летят к кладбищенской ограде. Навстречу уже тянутся жадные костлявые лапы.

Я бегу обратно, к центру села, мертвяки неспешно преследуют меня, тоскливо вопя вслед.

На пустыре доедают чье-то тело. Кажется, Ратке.

По улице приходится двигаться медленнее, увязая в грязи, замотав лицо башлыком от ядовитого дыма, летящего отовсюду вместе с длинными языками пламени от горящих изб.

Навстречу выбегает Соболь. На нем разорванная рубаха, лицо укрыто платком, в одной руке сабля, в другой — эскадронный штандарт.

— Ну, кто еще?! — орет бегущий следом Лещ. — Выходи на меня!

Он стреляет из наганов с двух рук, по преследующим меня умертвиям. Рукав его черкески горит, он не замечает, яростно скаля клыки. В змеиных глазах пляшут блики пожарища.

— Змей, как раз тебя ищем! Присоединяйся к вечеринке!

— А где Марафет? Где остальные?!

Лещ в ответ только машет револьвером.

— Флейта больше не играет, слышал? — спрашивает Соболь.

— Сложно музицировать без головы, — киваю я.

— Отлично! Нам бы еще пулемет!

С обоих концов улицы, сквозь клубы дыма, на нас идут медленные, неповоротливые тела. Утробно ворчат, скаля голые десны, поводят обожженными лапами.

Перепрыгивая через тела, уклоняясь от падающих горящих балок, бежим к позиции у колодца.