Дуэт для косы и флейты

Здесь при помощи мешков и бревен, собранных по всему селу, накануне было устроено подобие бруствера. На него водружен «максим» на колесном станке.

Часового нет на месте, из глубин колодца доносится завывание и яростный рык.

Соболь втыкает древко штандарта в грязь, усаживается за пулемет.

Улицу оглашает развеселое трескливое «тра-та-та». Подступающих к нам мертвяков срезает пулями, складывает пополам, разбрасывая окрест ошметки и брызги, они спотыкаются, валятся на спину. Лещ подает пулеметную ленту. Я прикрываю тылы, бью из наганов с двух рук по наступающим с противоположного конца улицы.

Впереди, в разрывах дыма, я вижу черный женский силуэт. Женщина в безразмерном балахоне, с рассыпанными по плечам светлыми волосами.

Возможно, это грезится мне в горячке боя.

Фигурка впереди идет среди толпы мертвяков, делает смутное движение, разводя складки плаща. Огненные блики отражаются от изогнутого лезвия.

Скалясь, рыча, тараща бельма, умертвия тянут ей навстречу жадные лапы.

Я снимаю выстрелами в голову одного, следом второго. В третьего не попадаю. Поспешно заправляю патроны в барабан, глядя на темную фигурку впереди. В руках ее коса. Лезвие, свистя, описывает широкие дуги. Мертвяки падают один за другим.

Клубы дыма заволакивают улицу, я целю вперед из револьверов. Ничего не разобрать.

На губах чувствую невыносимый жар. След Ее поцелуя…

Оглядываюсь — со стороны, которой заняты Соболь с Лещом, пребывают новые шеренги мертвяков.

С моей стороны по-прежнему ничего не разобрать.

Улица запружена телами.

Очередь из «максима» подчистую выкашивает подступающий ряд.

— Патроны на исходе, — Соболь стирает со лба пот, я ловлю его сумасшедший взгляд.

Окутанные дымом мертвяки, рыча и подвывая, подступают к нам. Мы с Лещом стреляем из наганов. Соболь прицельно бьет из винтовки.

Из-за спин подступающих мертвяков раздается новый, резкий звук — пронзительный мотив кавалерийского горна.

— Пе-е-ервая линия… — сипло кричат во тьме. — Сабли во-он! В галоп… марш!

Разрывая густую пелену дыма, нам навстречу несутся черные всадники, пригнувшись к гривам коней, выставив вперед клинки.

Подступающих к нам мертвяков сметает стремительным шквалом, полным ржания коней, лязга сабель и треска выстрелов…

Напротив нашей позиции, горяча угольно-черного, с бешеными алыми глазами жеребца — знаменитого Цианида, гарцует бледный всадник в темном мундире вроде гусарского, с серебряными шнурами и меховой опушкой.

К нему с двух сторон подступаются мертвяки, раздается свист, узкое лезвие дайто рассекает воздух, головы летят, вращаясь, роняя в огонь темные брызги.

Всадник спрыгивает с коня, ударом ноги отбрасывает обезглавленное тело, продолжающее идти по инерции.

Коротко салютует нам клинком:

— Приветствую, господа!

— Господин Эребус, — я подношу устало подрагивающую, окровавленную руку к кубанке. — Здравия желаю!

Со стороны села доносится грохот рушащихся зданий, шипение пожара, крики и дикие вопли, частый треск выстрелов.

Оскальзываясь в грязи, проваливаясь сапогами в бочажки, в полные стоячей воды рытвины, перелезая через пни и бурелом, опираясь на приклад, потому что свежая рана затягивается медленно, невыносимо медленно, лепрекон бредет через перелесок, чутко прислушивается к хрусту ветвей, к завываниям ветра в кронах.

Повторяет про себя:

«Фортуна благоволит мне! Старая потаскуха всегда оставалась верна мне, будет верна и впредь — потому что мы с ней на одной стороне. Мы одинаковые. Как этот везучий мальчишка и та, что так нужна мне.

Я все равно достану Арлекина, на какие бы ухищрения не пришлось пойти. У него ведь есть слабое место? Обязательно есть. Я убью его. И тогда Она станет моей. Снова моей. Ведь у ее сердца тоже должно быть слабое место»…

Все что ему нужно — это немного времени.

И с этим ему повезло.

Если ты бессмертен, и тебя не берут ни пуля, ни клинок, ни петля, ни огонь, уж чего-чего, а времени у тебя — предостаточно…

Черноморская осень холодит лицо порывами ветра, оставляя на губах привкус соли и слез. Над набережной царит неумолчный гвалт толпы, перемежаемый шелестом волн и хриплыми криками команд. Изредка утробно трубят в гавани пароходы.

Мы идем по самому краю набережной, по узкой полоске между краем причала и редким оцеплением в промокших шинелях и надвинутых на глаза папахах, прижатым спинами к провисающей железной цепи, отделяющей нас от толпы.

Толпа, нагруженная баулами и чемоданами, узлами и мешками, волнуется, люди утомлены ожиданием, охвачены тревогой, толпятся у трапов, у пропускных пунктов, переговариваются, и все об одном — скоро ли подойдет очередь, все ли успеют, хватит ли времени, хватит ли мест… Неумолчное бу-бу-бу, как слитный звон осиного роя, как низкий гул гнуса.