Марьяж, господа!

— Только четырнадцать.

— Что вы хотите этим сказать?

Но объяснять женщина ничего не стала. Из затертой до блеска дамской сумочки, висевшей у неё на плече, она достала два помятых доллара и вложила в мою ладонь.

— Есть здесь бакалейная лавка? — оглядывая улицу, спросила она.

— Есть. Продуктовая лавка мистера Флебинса. Но я не пойду туда, мэм, и не возьму ваши деньги, потому что у меня работа и потому что я вас — не знаю…

Её взгляд был прозрачным и глубоким, а так же — властным и холодным.

Она легко перебила меня.

— Я Полина Хамблмен, а это мой сын — Эдд. Можешь называть нас Полли и Эдди. Ты — Модди Форест, девчонка, одиноко живущая в доме Грэга и Роберта Форестов на склоне во-он того холма. — Она, не глядя, указала на дом рукой. — Так?

— Но…

— Ты ведь живёшь там?

— Э-э… ммм, да, мэм, иногда.

Взгляд блондинки по-прежнему выражал вопрос.

— Видите ли, — я, растерявшись, старательно подбирала объяснение своему пребыванию под крышей церковного прихода, в маленькой пыльной печной каморке при ризнице, среди мотков грубой нити и бочонков с застывшим воском. Оплачивая своё пребывание за церковной стеной вознёй с огнём и бесконечным литьём свеч. — Жена преподобного, миссис Клэг, настояла на том, чтобы я оставила дом.

— Вот как? Это почему же?

— Она говорит, что молодой девушке из приличной семьи нельзя жить в доме, где нет мужчины, и где… произошли дурные вещи. Пока не вернётся мой старший брат Бобби, она любезно разрешила мне жить… то есть, ночевать в приходе.

— Понятно. — Женщина кивнула и, бесцеремонно схватив меня за руку, поднесла её к своим глазам. На солнце мелькнули желтые пятна вздувшихся волдырей и уже сходившие следы ожогов, затянутые нежно-розовой кожей.

— Что ж, Мод, тебе придётся разочаровать миссис Клэг и забрать свои вещи. Бобби не вернётся. А твою семью, — она оценивающе посмотрела на меня, — уж прости, девочка, вряд ли можно назвать «приличной».

— Но, мэм…

— Или это сделаю я.

Полина Хамблмен сняла с головы дешёвую шляпку и положила её сверху дорожного саквояжа. Сняв лёгкий жакет и оставшись в ситцевой блузке, она аккуратно разулась, а потом, помедлив секунду, решительно стянула выше колен клешенную тёмную юбку и обнажила стройные ноги. Её точёный силуэт отбросил на деревянное аптечное крыльцо тонкую прозрачную тень.

Я поняла её намерения и от удивления разжала пальцы, выпустив из рук поднятую было тряпку. Попятившись от неё, я испуганно запротестовала:

— Ох, мэм, не вздумайте! Что вы делаете?! Так нельзя.

— Можно, — ответила странная женщина, и мягко коснулась моего подбородка. Ловко подхватив «орудие труда» из моих рук, она легонько толкнула меня в плечо.

— Можно. Что еще тебе надо, девочка, чтобы наконец припустить с Эдди в продуктовую лавку, пока я буду мыть это чёртово крыльцо?!

Так в тихий августовский день в мою жизнь неожиданно вошла Полли и её сын.

Когда, несколько дней спустя, напористый дух Полли вытеснил из малого крыла дома Форестов мрачные тени, и он, мой дом, — еще недавно казавшийся мне старым молчаливым склепом, — ожил и просветлел, я подумала: если богу угодно, чтобы я перестала быть одна, если он хочет, чтобы в моей никчемной жизни появился ещё кто-то, желающий разделить моё одиночество, то, что ж, значит так угодно и мне. И приняла данное.

Полли не была моей тёткой (как я отвечала на косые взгляды соседей), по сути говоря, она не была мне даже дальней родственницей, но то, что привело её сюда, было не менее сильно чем родственная связь. Это был долг, но об этом я узнала позже.

Однажды утром Полли оделась и отправилась на кладбище. Когда она вернулась, мы сидели с Эддом на крыльце крытой веранды и смотрели вниз на дорогу. Высокое солнце золотило листву стройных осин и молоденьких тополей, высоко в небе носились ласточки, кричал пересмешник, и было так замечательно держать пальцы Эдда в своих руках. Он был двенадцатилетним мальчишкой, белобрысым тощим коротышкой в клетчатых штанах и высоких ботинках, крепко-накрепко привязанный любовью к своей матери, и с радостью делился своим ожиданием со мной.

Полли шла, кутая плечи в цветную шаль и щуря глаза от солнца. Её короткие локоны, всегда так аккуратно уложенные вокруг головы, растрёпанными прядями падали на лоб и бледные щёки. А тонкие пальцы сжимали сухую ветку сирени. Она поднялась на крыльцо и долго сидела рядышком, поглаживая склонившуюся к её плечу голову сына, а я смотрела на них, на двух так быстро, вдруг, ставших мне близкими людей, и мечтала, как хорошо нам будет жить здесь втроём.

— Скажи мне, Мод, ребёнок Кейт правда умер?

Не знаю, почему она задала мне этот вопрос, но я кивнула:

— Правда, Полли. Мне очень жаль.

— Где он?