Марьяж, господа!

Я поняла о чём речь и неохотно призналась:

— Его нет на городском кладбище. Он там, в саду. Бобби сам похоронил сына.

Она надолго задумалась, а потом посмотрела в сад. Я хотела сказать, что люди, приходившие поквитаться с братом, разбили надгробный крест, думая, что там могила Кэйт, поэтому места не видно, но Полли не спросила, и я промолчала. И только через долгое время, что мы сидели, радуясь погожему дню и думая каждый свою думу, она тихо сказала:

— А знаешь, девочка, нам всем повезло.

Миссис Клэг настояла и в первое воскресенье сентября я сидела в церкви и слушала утреннюю проповедь преподобного Клэга на тему: «Смиренных да возвысит Господь», когда с последними словами: «Аминь!» на кафедру поднялась Рут Макферсон и попросила у паствы слова.

Получив желаемое, женщина осторожно взглянула на святого отца, затем на собрание и после недолгого колебания несмело сообщила, что у её дома потекла крыша.

«Но дело не в этом, — продолжила она, когда под высоким церковным сводом смолкли недоумевающие смешки. — Дело в том, что жена пропавшего Роберта Фореста, распутница Кэйт Форест, сидит за моёй стеной».

Церковь замолчала, и Рут, воспользовавшись наступившей тишиной, заикаясь и глядя в пол, пожаловалась, что узнала об этом, попытавшись обработать стену медным купоросом. Сделала она это потому, что сначала её крыша потекла, а потом, стена её спальни, в которой они спали вместе с Тэдом двадцать лет, пока он минувшей зимой не отправился воевать, обросла ярко-красной дурно пахнувшей плесенью.

Народ стал медленно расходиться, в жертвенный ящик с глухим стуком падали монеты, а бедная Рут, утирая платком покрасневший кончик носа, продолжала лепетать, что Кэйт Форест грозит ей расправой, если она ещё раз проделает со стеной подобную штуку. И что верит в это, потому что собственными глазами видела, как минувшей ночью в окно её дома скреблись расстрелянные Робертом Форестом коты.

— Вы не представляете. Эти твари орали, царапали стёкла и просились в дом, а я боялась, как бы их когти в щепы не выпотрошили оконные рамы.

— Молись, дочь моя, — услышала я в ответ слова преподобного Клэга. — Молись, а церковь попросит о твоём здоровье.

Я верю, что Рут молилась. Не переставая. Это было видно по её двигающимся губам, когда она, находясь где-то далеко и одновременно рядом со мной, возвращалась домой. В дом, в котором прибывший утром молочник её и нашёл, с открытым от крика ртом и разорванным горлом.

Полли Хамблмэн не было два дня. Она неожиданно исчезла, оставив нас с Эддом одних, и так же неожиданно появилась. Одетые, мы заснули с ним в моей маленькой спальне, прижавшись друг к другу спинами и подоткнув одеяло по четырём углам, одни в большом мрачном доме, и Полли долго смотрела на нас в темноте. Я знаю об этом, потому что тихие звуки плача сопровождали меня во сне.

Я проснулась и, узнав её в лунном свете ровно льющимся в окно, радостно потянулась навстречу её рукам. Она обняла меня и долго держала у своего лица. Её прикосновение оказалось таким настоящим, а объятие таким мягким и близким, что сердце моё защемило от позабытой ласки, а к горлу подкатил горький тугой комок. За всю мою длинную жизнь не познала я большей нежности, чем в тот далёкий миг.

Она долго баюкала меня, а потом прошептала тихо, едва слышно:

— Пообещай мне, Мод, что позаботишься об Эдди.

— Но, Полли…

Я чувствовала щекой её слёзы.

— Пожалуйста, девочка моя, просто пообещай. Или я не смогу.

— Хорошо, — выдохнула я в её шею. — Я обещаю, Полли. Я позабочусь об Эдде.

Её глаза блеснули и оказались так близко. Она улыбнулась мне и погладила рукой мои тёмные волосы.

— Он не такой как я, Мод. Слышишь? Эдд — не такой.

Она поцеловала спящего сына и ушла. А утром я застала её в саду. Полли Хамблмэн, надев куртку Бобби и грубые резиновые сапоги Кэйт, орудуя лопатой, копала глубокую яму. А внизу холма, в долине, за начавшим желтеть осиновым перелеском, от обгоревшей крыши Рут Макферсон в сторону города тянулись стальные едкие клубы дыма.

— Что-то нехорошее должно произойти с мамой, Мод. Я чувствую, — сказал мне Эдд, когда я в тот же день вернулась домой, закончив убирать аптечную лавку.

Прошлой ночью сгорел дом Макферсонов, и с утра в аптеке только и разговоров было, что об этом печальном событии. Я всю дорогу думала о бедняжке Рут и не сразу сообразила, о чём толкует Эдд.

Он сидел на пороге старой конюшни и остругивал ножом длинные осиновые колышки. Его лицо загорело, и прозрачные веснушки ярче обычного блестели на солнце, подчёркивая юную нежность кожи. Белесые брови то сердито сходились к переносице, то растерянно поднимались ко лбу, а зубы мяли потрескавшиеся губы. Жилистые руки крепко держали нож и уверенно резали дерево, но всё его тело выдавало тревогу и напряжение.