Марьяж, господа!

Остро очинив клин, Эдд отбросил от себя очередной колышек и проговорил:

— Мама и раньше проделывала нечто подобное, Мод, я знаю. Я её сын. Но только тогда эта была работа, а сейчас… Мне кажется, она подпустила «это» к себе слишком близко. Никогда, Модди, я не видел в её глазах столько холода и пустоты, как в твоём доме. — Он поднял на меня глаза: — Я боюсь за неё. Боюсь, Модди. Что бы ни затаилось в доме Форестов, я хочу, чтоб оно оставило маму в покое. Я хочу уехать отсюда. Уговори её уехать и уезжай с нами, Мод. Пожалуйста!

Глаза Эдда, огромные и голубые, были полны мольбы. Он смотрел на меня, а я вспоминала, что сегодня в аптеке Сильвия Матичелло жаловалась на недавно починенную крышу, вдруг давшую течь, и на грязно-алые пятна сырости, разъевшие свежую побелку. Вспоминала последнее выступление Рут Макферсон и слова Полли, сказанные мне в тишине ночи. Сбитая с толку какой-то догадкой, казалось притаившейся за углом, я опустила на землю корзину с хлебом и медленно присела рядом с Эддом на порог.

— Ты сказал… Что Полли проделывала, Эдд? — оторопело спросила я. — Что «это» затаилось в моём доме?

Он отвернулся.

— Эдд?

— Ничего.

Лезвие ножа мягко скользило под серой корой. Я замолчала и посмотрела в сад, где под молодым саженцем груши тёмной горой лежали извлечённые Полли на поверхность рыхлые земляные комья.

— Давно вы… путешествуете, Эдди?

Эдд поджал губы и пожал плечами:

— Сколько себя помню.

— Всегда?!

— Нет. Два последних года мы прожили с мамой в Сан-Диего. А до этого вернулись из Канады. И вот опять.

— Где же тогда твой дом?

Эдд странным взглядом посмотрел на меня и отвернулся. В его руке оказалась длинная крепкая ветвь осины. Вздохнув, он опустил голову и заработал ножом.

— Она думает, я не догадываюсь, — через некоторое время заговорил он. — Не понимаю. Думает, я всё еще маленький и не знаю, кто она.

— А кто она? — удивилась я. — Кто — Полли?

Эдд горько усмехнулся. Наши глаза встретились, и я увидела, как в них вместе с болью отразилась гордость.

— Воин. Моя мама воин, Модди. Вот так.

Через неделю умерли Матичелло. Все. Когда итальянцев нашли, их тела были пронизаны длинными сосновыми щепами и придавлены к полу упавшими с потолка тяжелыми старыми балками. Лохмотья алой плесени летали в воздухе и оседали на мёртвых мягким рваным ковром, защищая от постороннего взгляда застывшие в вечном испуге лица.

Я узнала об этом и у меня подкашивались ноги всю дорогу, пока я бежала к церкви. На следующий день город хоронил Матичелло, и миссис Клэг попросила помочь отлить свечи. Отпуская меня домой, жена священника сунула целую охапку свеч в карман моего старенького плаща.

— Ступай с Богом, Модди. И ради всего святого, зажигай перед сном по три в изголовье, всё спокойней мне будет. Хорошо?

— Да, миссис Клэг.

Я выскочила из церкви под осенний дождь и побежала под его холодными струями на Воробьиный холм, боясь не застать там Полли. Но она не исчезла. Дождь хлестал землю наотмашь, низкие грязные тучи проседали к земле, а Полли стояла в саду над ямой, в одном домашнем платье, и смотрела на отражавшие свинцовую мглу окна старого особняка.

Я подошла к ней и, взяв за руку, потянула в дом. Она послушно последовала за мной и сидела на кухне молча, пока Эдд растапливал углём печь, а я суетилась возле плиты над скудным ужином.

Дождь барабанил в стёкла, ветви тополей царапали прохудившуюся крышу, и помнится, за тем нашим последним ужином, я щебетала и щебетала без умолку, пытаясь вымученным смехом разогнать сгущающиеся над домом тени. Я вспоминала гораздого на крепкое словцо отца, его рассказы о маме, брата Бобби и его молодую жену Кэйт. Вспоминала, как хорошо всё было пока Бобби не ушёл на войну, а вернувшись, не привёз с собой эту бесстыжую девчонку. И тут Полли заговорила. Оторвав застывший взгляд от рифленого, в косых потёках, окна, она сказала:

— Дело не в Кэйт, Модди. Дело в нём, в твоём брате. — И добавила тихо: — В том, для чего он сюда привёз жену, и что из неё сделал.

Полли успокоилась. Обхватив руками оловянную кружку, съёжившись под шерстяной шалью, она пила чай. На лице её не было больше места для грусти, и удивлённо взглянув на мать Эдда, я ясно увидела то, что не смогла разглядеть в нашу первую встречу. Я увидела на этом спокойном лице тень безысходности. Серый отпечаток неизбежного. И проступивший сквозь всё — принятый вызов.

Эта женщина приехала сюда умереть и, что бы ни говорил её сын, знала об этом с самого начала.

Я вздрогнула от осенившей меня догадки и испуганно перевела взгляд с Полли на уставившегося в свою тарелку Эдда, уныло хлебавшего ревенный суп и жевавшего картофельные оладьи. За весь вечер Эдд Хамблмэн не произнёс ни слова и даже не взглянул в сторону матери.