Стражи

Это воспоминание долго не давало ему уснуть. А после пленения говорить он начал только спустя неделю.

Молодой еще монах, сидевший в соседней камере, сверкая косящими в разные стороны глазами, ночью после наказания поведал ему другую историю. Виделось ему, что сегодня в Подвалах на него спустили огромную рыжую собаку, которая полчаса кряду рвала его на части, а Стражи собрались на балконе у входа, как на собачьих боях, и смеялись, и бросали камни, и улюлюкали на своем невнятном наречии. А когда он уже терял сознание от боли, один из Стражей спустился к нему, и, оттащив собаку, смел истерзанные внутренности в угол большой грязной метлой. Да, он готов поклясться, что видел это собственными глазами! Этот монах провинился тем, что при всех отказался от своей порции одурманенной похлебки и расплескал ее по полу так, чтобы все соседи видели… Неизвестно, говорили ли рядовые Стражи на человеческом языке, но они прекрасно все понимали. Это было его первое и последнее предупреждение. Еще один проступок — и в келью он больше никогда не вернется.

Не лучше были и беседы в главном зале. Раз в день в одну из камер, никто заранее не знал в какую именно, заходили двое особо крупных Стражей, молча хватали первого, кто подвернется им под руку, и вели вниз, в общий зал для церемоний, место, где Клаус Почтенный раньше произносил свои речи. Настоятель сидел там и теперь. Вернее, то, что от него осталось — ссохшееся лицо без какого-либо осмысленного выражения, утонувшее в белой хламиде, создающей общий объем, но не ощущение присутствия тела. Один за огромным столом, ни капли движения, руки всегда погружены в Грязный Образ. Теперь он был агентом Стражей и вел допросы. По другую сторону стола сажали пленника.

Все когда-то бывает в первый раз, и было дело, Джонас тоже попал к нему впервые. Его вбросили в зал, протащили волочащимися ногами по каменному полу и толчком усадили за стол.

Он узнал настоятеля, но прекрасно помнил, что с ним случилось, а потому не поприветствовал его. Существо его было слишком подавлено, чтобы думать о чем-то, кроме ожидания.

Сначала было тихо. А затем ему послышался голос. Голос, казалось, исходил из фигуры, сидевшей перед ним, что было странно, потому что губы старца не шевелились.

— Кто ты? — спросил голос.

Джонас назвал себя.

— Это не ты, — ответило существо. — Настоящий клирик умер за стенами много дней назад. Здесь ты уже один из нас, нравится тебе это или нет.

Джонас собрался задать вопрос, но обнаружил, что тоже не может шевелить губами. Однако его собеседник, похоже, уловил саму мысль его, потому что в голове тут же прозвучал ответ.

— Это не так. Твоей церкви уже нет. Город поглощен.

«Столица», — подумал Джонас.

— Столица не узнает. С ней работают другие. Почты — нет. Гонцов — нет. Вы — наши.

«Не верю».

— В этом нет нужды. Вера не имеет смысла. Ты видишь, спасать вас никто не спешит.

Джонас ничего не ответил.

— Я мог бы тебя убить. Ты же знаешь, это очень просто. Но ты должен сказать мне сам.

«Сказать что?»

— Кто ты?

Повисла короткая пауза. Голос повторил вопрос. Губы существа не шевелились, однако тембр стал пронзительнее. Внутри головы родился противный звон.

— КТО ТЫ?

Старик схватился за голову. В ту же секунду два Стража-охранника подскочили сзади и одним движением прижали его руки к столу.

Обстановка начала меняться.

Стены зала как будто стали плавиться. Света от узких витражных окон внезапно поубавилось. Это происходило потому, что сами окна поплыли, искривляя свои края, схлопываясь к середине, будто камень превратился в мягкую глину. С хрустом начали лопаться стекла, скручиваемые массой движущихся рам. Колонны и сами стены зала меняли форму. Тут выезжали свежие уступы, там вдвигались обратно ниши, но сквозь стены проступали новые очертания, и в ужасе Джонас признал в этих очертаниях человеческие лица. Они вплывали в узор стен как бы извне, продавливаясь внутрь зала как барельефы, пустые глазницы их были открыты, губы двигались. Нарастал и шум. Это был шорох тысяч камней, говор тысяч голосов, невнятное бормотание, перерастающее в общий рев. Этот звук поднимался, становился громче, возвысился почти до шума водопада и вдруг резко оборвался, будто кто-то задернул занавеску.

Стражи продолжали держать его руки, но не голову. По спине старого клирика, не переставая, стекал липкий пот — неконтролируемый спутник смертельного страха. Джонас судорожно оглядывал зал, не зная, откуда ему еще ждать опасности. В наступившей тишине ощущалось мощное напряжение, и он каким-то образом сообразил, что это не напряжение, а ожидание, и направлено оно прямо на стол. Ожидание того, что скажет существо, сидящее на стуле впереди. Он глянул перед собой.