Настя

Она загадочно улыбнулась. Тонкие, нежные руки сплелись у меня на шее. Игриво стрельнув глазками, цвета хмурого осеннего неба, Настя привстала на цыпочки, и прижала свои губы, к моим губам.

С неохотой завершив поцелуй, она смущенно потупила взгляд, и тихо, едва слышно, спросила:

— Это принимается за ответ?

В свою очередь улыбнувшись, я подхватил ее на руки, и отнес в комнату.

Мягкая кровать стыдливо скрипнула под тяжестью двух тел. Я выключил бра, и комната погрузилась во тьму. Лишь падающий через окна неверный свет фонарей, временами выхватывал из темноты точеный силуэт изящного девичьего тела, то страстно выгибающийся, то склоняющийся ниц. Два прерывистых дыхания сливались друг с другом, взмывали к потолку, и, раскалываясь тихим стоном, порознь падали вниз.

Безумие первой ночи будоражило кровь, придавая сил снова и снова, заставляя без оглядки кидаться в омут страсти и наслаждения…

Когда я проснулся, часы показывали полдень. Насти не было. Но записка на кухонном столе, да скрученная в жгут простынь, не давали усомниться в реальности происшедшего.

Радость несколько омрачала легкая головная боль, с которой, в течении получаса, справились две таблетки цитрамона, и небольшая слабость, видимо, последствие бурной ночи. Голова прошла, но работать не хотелось. Вместо диссертации, я решил заняться наведением порядка, и еженедельным пополнением холодильника.

Прогулка до магазина и обратно по свежему воздуху, немного взбодрила, а литровый пакет апельсинового сока, в купе с хорошей свиной отбивной, с прослоечкой жира, румяного и сочного, окончательно восстановили силы.

В оставленной Настей записке, говорилось, что занятия в институте заканчиваются в десять часов, поэтому, времени на приготовление сюрприза осталось предостаточно. А сюрпризом должен был стать ужин при свечах, приготовленный собственными руками. Я не любитель готовить, но те, кому доводилось отведать моей стряпни, неизменно, постоянно, и безуспешно, уговаривали приготовить еще что-нибудь этакое.

Но для Насти, я готовил с удовольствием.

К тому моменту как она постучала во входную дверь, на столе исходили ароматным паром мясные рулетики в белом соусе, украшенные гарниром из вареного картофеля, посыпанного зеленью и брынзой. И, как апофеоз — бутылка охлажденного кьянти классико бролио, как заверил «»сомелье»», из самой Тоскани.

Свечи Настя попросила погасить, сказав, что у нее с ними плохие ассоциации, но объяснять не стала. А вот негромкое пение Джо Дассена из колонок подключенных к ноутбуку, привело ее в восторг.

После бокала вина, я галантно пригласил ее на танец.

Чудесная негромкая музыка и волшебный голос великого шансонье, паутиной сплетаясь вокруг наших тела. Сумасшествие страсти вновь захлестнуло душу, распалило плоть, и кинуло на кровать бесстыдно спаянные в агонии чувств тела.

Кончики пальцев скользили по обнаженной коже, вызывая истому такой силы, что зыбко граничила с физической болью. Болью пронзающей каждый нерв, опаляющей, и… сладкой. Ладони скользили по плавным изгибам, и сминали сочную мякоть созревших плодов. Горячее дыхание обжигало лицо, а прохладные губы дарили облегчение, успокаивая и снова распаляя плотское вожделение…

И снова я проснулся один. Несмотря на то, что солнце давно стояло в зените, организм ныл, что хочет спать еще и еще. И снова болела голова. Выпив цитрамон, я прилег полежать, и, незаметно для себя, задремал.

Второе пробуждение произошло около трех часов по-полудни. Голова прошла, сонливость почти тоже, но ощущение общей разбитости камнем повисло на шее. Напившись сока и доев холодные рулеты, я накинул куртку, и выполз на крыльцо, щурясь от бьющего по глазам солнца.

Весна, так быстро прогнавшая зиму, чуть замедлила свой стремительный бег. Пусть медленно, но уверенно подсушивала лужи, и ласкала тонкие ветки вербы, усыпая их толстыми, волосатыми, серыми гусеницами почек. Закурив, я с любопытством, каким-то новым взглядом, смотрел на стряхивающую с себя зимнюю спячку природу. Как странно, почему раньше я не замечал красоту первых дней весны?

Может быть, резкая смена зимы на весну, неожиданно позволила сравнить заснеженное ночное кладбище и ясное весеннее утро, наполненное зарождающейся зеленью, и заставило меня по новому взглянуть на окружающий мир?

Когда сигарета дотлела до фильтра, в душе окрепло желание пройтись по этому самому кладбищу, ужас перед которым, то затихал, то снова лишал сна, на протяжении долгих зимних месяцев.

Я шел по ровным тропинкам расчленявшим территорию кладбища на ровные квадраты, в каждом из которых прижались друг к другу оградками несколько могил. Все разные, непохожие друг на друга. Ухоженные и запущенные. Ровные и кособокие. С крестами и памятниками. Но все объединенные одной тонкой аурой вечной зимы, разрушить которую не под силу весеннему солнцу.