Настя

Когда брился, из зеркала на меня смотрел худощавый мужчина, с усталым, бледным лицом. Но я не расстраивался. Наоборот, похудеть — было давней мечтой, но диеты, обычно, заканчивались на второй день, опустошением холодильника подчистую. А тут само-собой. Без всяких усилий и голодовок. Раз — и похудел!

Я шел по кладбищу, кутаясь в толстый шерстяной свитер. Не смотря на то, что солнце пекло так, точно задалось целью высушить балтийское море, мне было холодно. Меня знобило, и лишь нежелание выглядеть в глазах людей психом, удержало от попытки одеть теплую куртку.

Не знаю, куда я шел. Как обычно, бездумно бродил скользя глазами по эмалированным фотографиям стариков, молодых, детей… Кто только не нашел свой последний приют на этой конечной станции экспресса под названием «жизнь».

Могилы уже давно стали для меня частью привычной жизни. Не пугая, не отталкивая, просто вошли в мое существование, как непреложный фактор жизни и ее окончания. Мой взгляд равнодушно скользил по надгробиям, не задерживаясь ни на одном из них.

— БОМ!

Я вздрогнул. Впервые на моей памяти, ударил колокол в покосившейся, и, почти не используемой часовенке. Я обернулся, и прикрывая глаза от слепящего солнца, посмотрел в сторону, позолоченой луковицы купола. Позолота горела огнем, глаза моментально заслезились, не в силах выносить яркий свет. Лишь вознесшийся в небо крест, чернел меж двумя солнцами — нерукотворным небесным, и рукотворным земным. Грозно, как предупреждение он, казалось, рос, закрывая собой весь небосвод.

Отведя взгляд, и проморгавшись, я обнаружил, что стою за оградкой аккуратной, ухоженной могилы. Как я сюда зашел? Совершенно не помню. Вроде бы стоял на месте… Я опустил глаза на овальную фотографию прикрепленную к черной мраморной плите.

Перед глазами поплыли круги. Невольно оперевшись на столик вкопанный здесь же в землю, я снова посмотрел на фото. С черно-белой эмали, пронзительно синими пятнами, на меня смотрели знакомые васильковые глаза.

Анастасия Алексеевна Пономарева. 1920-1940гг. гласила надпись под фото. Я всмотрелся. Ошибки быть не могло. Моя Настя… Неожиданно, мне показалось, что взгляд васильковых глаз стал презрительно высокомерный. Я кулаками протер глаза, но фотография менялась. Менялась рывками, как застревающая в проекторе пленка. Губы расползлись в зловещей ухмылке, обнажая острые, звериные клыки. Черты лица исказились в гримасе ярости, лишаясь всякого сходства с человеческим, и в этот миг, из-под толщи земли, раздался глухой мрачный хохот.

Я побежал. Я бежал так, как не бегал никогда в жизни. Перепрыгивая через могилы, наискосок, побыстрее добраться до забора, через забор, и плевать на входы и выходы. Быстрее отсюда! А в спину, скрежетом лопающихся чугунных оградок и ломающихся сухих ветвей звучали слова, произнесенные знакомым, но совершенно чужим голосом:

— Все равно ты теперь мой!

Я бежал через кладбище, куда глядят глаза, но ноги, почему-то каждый раз возвращались к одной и той же могиле. Темная сила водила по кругу, не желая выпускать добычу из своих сетей. Кресты и оградки цеплялись за одежду, в тщетных попытках задержать сумасшедший бег.

Лицо на фотографии кривлялось, смеясь над тщетными попытками бегства.

— Ты мой, мой, мой! — глухо отдавалось в ушах.

Едва сдерживаясь, что бы не впасть в панику, я снова и снова отбегал от могилы, что бы вернуться через пару минут.

— Куда! С ума сошел?!

Я заорал, отбиваясь от вцепившихся в свитер рук.

— Чокнутый что ли? — снова раздался тот же голос, и хватка ослабла. — Остынь, парень!

Перепуганный кладбищенский сторож, на всякий случай отошел от в сторону.

— Извините, — я обессиленно упал на колени, уперся руками в землю, и попытался отдышаться.

Воздух с хрипами вырывался из легких, обжигающий и густой как вода. Сторож осмотрел меня с опасливым интересом, потом огляделся. На лице его проступило запоздалое понимание.

— Э, вот оно что! — он почесал затылок. — Никак Настька опять спокойно лежать не хочет?

— Что?! — я не верил своим ушам. — Вы знаете?!

— Держи, — он достал из нагрудного кармана грязных рабочих штанов, с лямками через плечо, плоскую маленькую бутылочку водки, уже початую, и протянул мне. — Глотни. Тебе не помешает.

Не чувствуя вкуса, я отпил. Забрав остатки, сторож допил, и сунул обратно в карман.

— Значит, опять Настька хулиганит?

— О чем вы говорите?! Кто она? Что она?

Сторож пожал плечами.

— А бог ее знает. Или черт. Я тут тридцать лет сторожем. Такого насмотрелся… Вот и поседел намного раньше, чем природой заведено. Да уж.

Он задумался, погрузившись в воспоминания. Кустистые брови зашевелились, то взмывая на середину морщинистого лба, то сходясь на широкой переносице.

— Настя, — напомнил я.

— Ах, да, Настька.