Добавить в моё избранное
35 мин, 38 сек 14749
— когда вдруг поняла, что слышит какой-то звук, едва уловимый, непрерывный и незаметно становящийся всё более тонким. Он был похож на комариный гул и непонятно было откуда он исходит; он был похож на далёкий протяжный гудок паровоза, на предвестник чего-то; он был похож на заунывное бесконечное «М-М-М», выводимое огромным хором, и нечеловеческой тоской и какой-то тяжестью наливалось тело от этого «М-М-М».
«Что за чёрт?» — успела подумать Петровец и звук, истончившись до такой степени, что человеческое ухо уже практически не воспринимало его, тут же оборвался… Сложно сказать чем он оборвался. У Петровец возникло ощущение, словно где-то отворились с лязгом, скрипом и шипеньем, створки гигантских ворот. И следом за этим по подвалу прокатилось: «О-ОА-АХХ!» — то ли вздох, то ли стон. Он пришёл откуда-то из центра подвала, оттуда, где сейчас должен был находиться Алёшка, ворвался через дверной проём в секцию, где сидела Петровец, отразился от торцевой стены и накрыл сидящую в углу девчонку ощутимой волной холода.
За несколько минут до того, как Петровец услышала первый звук, Алёшка, перелазя через очередную трубу, идущую в полуметре от пола, и нагибая голову, чтобы не задеть проведённую над нижней трубой ещё одну водяную жилу, почувствовал запах табачного дыма. Он так и застыл между двумя трубами, оседлав нижнюю из них, как коня, и весь обратился в слух.
«Откуда здесь табачный дым? Кто может здесь курить? Водопроводчики? Да какие к чёрту водопроводчики в такое время?! Притом эту братию было бы слышно за милю: они же без мата, как я без заморочек. Кто-то из наших? Но я бы знал, если бы кто-то сюда ходил».
Алёшка вновь, как и перед домом, представил, как кто-то заросший, в грязной вонючей одежде будет гнаться за ним по подвалу, а потом загнёт вот в такую же позу, в какой он стоит сейчас и… изнасилует. Захотелось заплакать и одновременно проклясть и свою одноклассницу Петровец и соседку по дому Кэри и Егорова и весь мир! Он подумал, что если надо будет бежать назад, то через 20 шагов он свернёт себе шею. «Нет, ну их к чёрту со всеми ихними испытаниями и поцелуями! Двину-ка я лучше обратно, скажу, что в одном теплаке какие-то мужики сидели и я не стал мимо них пробираться. — Чей-то тихий голос в его сознании шепнул ему, что это бред, что от такого оправдания за версту веет ложью, но он лишь зло бросил в ответ: — Ну и что?! Ну и что, что бред?!».
С такими мыслями Алёшка начал переносить ногу через нижнюю трубу, забыл о трубе над головой, поднял последнюю, и боль раскалёнными зубами впилась ему в затылок.
— Твою мать! — прошипел парень и злость, как волна, набежавшая на отпечатки человеческих ступней на прибрежном песке, смыла его страхи.
Решительно, но стараясь не шуметь, он перелез через трубу и двинулся дальше. И здесь горячие челюсти боли вторично сомкнулись на его затылке, потому что едва он встал в полный рост, как отшатнулся назад, ударившись о ту же трубу что и первый раз. А причиной тому послужило то, что песок у него под ногами ожил, заструился, как вода, в темноту впереди, и Алёшка, почувствовав, что его ноги, словно они стоят на ленте эскалатора, тянет вперёд, отшатнулся назад.
Едва его голова соприкоснулась с трубой вторично и он, схватившись за неё руками и матерясь, согнулся от боли, как песок застыл. И не было никакого движения, и не было ни прошлого ни будущего. Был лишь протяжный звук «М-М-М».
Алёшка решил, что это у него в голове звенит от удара и, думая, что течение песка ему померещилось вследствии резкого принятия вертикального положения после нескольких минут нахождения в позе всадника, прильнувшего к холке мчащейся галопом лошади, всё же зачерпнул ладонью горсть песка. «Тёплый», — удивлённо подумал он. И звук «М-М-М» оборвался. И началось безумие.
Ржавое лязганье и шипенье, что вызвало у Ольги Петровец ассоциацию с открывающимися створками гигантских ворот, было услышано и Алёшкой, и вызвало в нём те же ощущения, за той лишь разницей, что врата эти, казалось пареньку, раскрылись в дюжине шагов во тьме перед ним. Песок, вновь оживший, заструившийся из-под ног, затягиваемый в черноту впереди, вдруг, словно под порывом ветра, швырнуло обратно. И одновременно с этим в темноте перед ним возникли какие-то клочья белого тумана. Они двигались, свивались, и постепенно сформировали полупрозрачное, расплывчатое нечто. Оно походило на белёсую фигуру человека в балахоне, на призрачного ку-клус-клановца, парившего в невесомости. И в то же время в очертаниях того, что двигалось к Алёшке из тьмы, угадывалось что-то нечеловеческое, и в первую очередь на эту мысль наводило то, что белизна, в том месте, где у человека находится голова, была непропорциональна большая сравнительно со всей остальной фигурой, и в ней, так же как само виденье проступало из глубины подвала, проявлялись черты лица… лица, — это уже было очевидно, — не очень-то похожего на обыкновенное человеческое лицо: туманные провалы — так проступает сквозь лёд затянувшейся полыньи тёмная вода, — на месте глаз, громадный, схожий со сморщенным стручком перца, крюк носа, и контур, как бы запавшего в самого себя, рта.
«Что за чёрт?» — успела подумать Петровец и звук, истончившись до такой степени, что человеческое ухо уже практически не воспринимало его, тут же оборвался… Сложно сказать чем он оборвался. У Петровец возникло ощущение, словно где-то отворились с лязгом, скрипом и шипеньем, створки гигантских ворот. И следом за этим по подвалу прокатилось: «О-ОА-АХХ!» — то ли вздох, то ли стон. Он пришёл откуда-то из центра подвала, оттуда, где сейчас должен был находиться Алёшка, ворвался через дверной проём в секцию, где сидела Петровец, отразился от торцевой стены и накрыл сидящую в углу девчонку ощутимой волной холода.
За несколько минут до того, как Петровец услышала первый звук, Алёшка, перелазя через очередную трубу, идущую в полуметре от пола, и нагибая голову, чтобы не задеть проведённую над нижней трубой ещё одну водяную жилу, почувствовал запах табачного дыма. Он так и застыл между двумя трубами, оседлав нижнюю из них, как коня, и весь обратился в слух.
«Откуда здесь табачный дым? Кто может здесь курить? Водопроводчики? Да какие к чёрту водопроводчики в такое время?! Притом эту братию было бы слышно за милю: они же без мата, как я без заморочек. Кто-то из наших? Но я бы знал, если бы кто-то сюда ходил».
Алёшка вновь, как и перед домом, представил, как кто-то заросший, в грязной вонючей одежде будет гнаться за ним по подвалу, а потом загнёт вот в такую же позу, в какой он стоит сейчас и… изнасилует. Захотелось заплакать и одновременно проклясть и свою одноклассницу Петровец и соседку по дому Кэри и Егорова и весь мир! Он подумал, что если надо будет бежать назад, то через 20 шагов он свернёт себе шею. «Нет, ну их к чёрту со всеми ихними испытаниями и поцелуями! Двину-ка я лучше обратно, скажу, что в одном теплаке какие-то мужики сидели и я не стал мимо них пробираться. — Чей-то тихий голос в его сознании шепнул ему, что это бред, что от такого оправдания за версту веет ложью, но он лишь зло бросил в ответ: — Ну и что?! Ну и что, что бред?!».
С такими мыслями Алёшка начал переносить ногу через нижнюю трубу, забыл о трубе над головой, поднял последнюю, и боль раскалёнными зубами впилась ему в затылок.
— Твою мать! — прошипел парень и злость, как волна, набежавшая на отпечатки человеческих ступней на прибрежном песке, смыла его страхи.
Решительно, но стараясь не шуметь, он перелез через трубу и двинулся дальше. И здесь горячие челюсти боли вторично сомкнулись на его затылке, потому что едва он встал в полный рост, как отшатнулся назад, ударившись о ту же трубу что и первый раз. А причиной тому послужило то, что песок у него под ногами ожил, заструился, как вода, в темноту впереди, и Алёшка, почувствовав, что его ноги, словно они стоят на ленте эскалатора, тянет вперёд, отшатнулся назад.
Едва его голова соприкоснулась с трубой вторично и он, схватившись за неё руками и матерясь, согнулся от боли, как песок застыл. И не было никакого движения, и не было ни прошлого ни будущего. Был лишь протяжный звук «М-М-М».
Алёшка решил, что это у него в голове звенит от удара и, думая, что течение песка ему померещилось вследствии резкого принятия вертикального положения после нескольких минут нахождения в позе всадника, прильнувшего к холке мчащейся галопом лошади, всё же зачерпнул ладонью горсть песка. «Тёплый», — удивлённо подумал он. И звук «М-М-М» оборвался. И началось безумие.
Ржавое лязганье и шипенье, что вызвало у Ольги Петровец ассоциацию с открывающимися створками гигантских ворот, было услышано и Алёшкой, и вызвало в нём те же ощущения, за той лишь разницей, что врата эти, казалось пареньку, раскрылись в дюжине шагов во тьме перед ним. Песок, вновь оживший, заструившийся из-под ног, затягиваемый в черноту впереди, вдруг, словно под порывом ветра, швырнуло обратно. И одновременно с этим в темноте перед ним возникли какие-то клочья белого тумана. Они двигались, свивались, и постепенно сформировали полупрозрачное, расплывчатое нечто. Оно походило на белёсую фигуру человека в балахоне, на призрачного ку-клус-клановца, парившего в невесомости. И в то же время в очертаниях того, что двигалось к Алёшке из тьмы, угадывалось что-то нечеловеческое, и в первую очередь на эту мысль наводило то, что белизна, в том месте, где у человека находится голова, была непропорциональна большая сравнительно со всей остальной фигурой, и в ней, так же как само виденье проступало из глубины подвала, проявлялись черты лица… лица, — это уже было очевидно, — не очень-то похожего на обыкновенное человеческое лицо: туманные провалы — так проступает сквозь лёд затянувшейся полыньи тёмная вода, — на месте глаз, громадный, схожий со сморщенным стручком перца, крюк носа, и контур, как бы запавшего в самого себя, рта.
Страница
4 из 10
4 из 10
