Памяти Стивена Кинга и Злого Колоба

Алёшка выставил вперёд правую руку, опираясь левой о трубу за спиной и не чувствуя боли ожога; а силуэт уже был буквально перед ним и словно хотел заключить мальчишку в объятия.

Алёшка задохнулся, захлебнулся на вдохе воздухом, будто тот вдруг затвердел у него в горле и глаза его полезли из орбит, когда белёсая фигура прошёл сквозь него. «О-ОО-АХ-ХХ!» — услышал он в следующее мгновенье и обернувшись, увидел, как то, что только что прошло сквозь него, удаляется в том направлении откуда он пришёл, и что трубы, которые он перелез минуту (три? год? вечность?) назад, обёрнуты паутиной и с брюха верхней, словно чудовищная гирлянда, тянется к нижней клейстер крови.

И тогда он развернулся и побежал, не замечая, что изо рта его вырывается пронзительный крик ужаса.

Этот крик услышала и Ольга Петровец, сидящая в уголке подвальной секции, где должен был закончиться Алёшкин путь, и загипнотизированная движением песка, — будто змеи или черви стремительно и неуловимо скользили в нём у самой его поверхности, — на всей площади секции. Она вздрогнула и с удивлением подумала, что песочное течение ей не мерещится: так человек просыпается, встаёт с кровати, идёт в ванну, чистит зубы, вспоминая о том, что ему только что снилось, и вдруг просыпается уже по-настоящему; просыпается и понимает, что до этого просыпался во сне. Она хотела встать, но не смогла. Её тело вжалось в подвальный угол и сознание, заключённое в этом теле, поняло, что последнее не подвластно ему. Но сознание не испугало это, ибо оно было столь удивлено, что испуг ещё не успел его охватить.

Испуг, точнее панический ужас, отпочковавшись от Алёшкиного загривка, скакнул с него пауком, — когда осёдланный им мальчишка влетел в конечную цель своего пути, — на скорчившуюся в уголке Петровец. Недвижимая, она лишь широко открыла глаза, когда её одноклассник, весь перемазанный, без шапки, с разбитыми губами и рассечённой переносицей, вбежал в секцию. Он влетел туда не чуя под собой ног и не зная сколько пробежал подвальными катакомбами. Его ноги, начавшие самостоятельную жизнь, когда он смотрел вслед прошедшему сквозь него, три или четыре раза (он не помнил) подводили своего хозяина, спотыкаясь о трубы, но всё же вынесли его в спасительную в теории секцию. Он влетел туда, но вместо спасительного, светящегося светом уличных фонарей, прямоугольника окна на уровне своих плеч, увидел сита железных листов. Безумие, пульсирующее в его голове, взорвалось, и остатки разума полетели во все стороны, как кусочки стальной ленты, которой начиняют гранаты Ф-1.

Кэри сидела перед забитым железом подвальным окошком и пыталась разглядеть, что творится внутри. Она тоже слышала крик в подвале и холодные щупальца страха потянулись из-под дома вслед за этим к её сердцу, терзаемому сомнениями: позвать ли кого-нибудь на помощь или нет? Но кого? Она терялась перед этим вопросом и не знала, то ли обратиться к первому попавшемуся прохожему, то ли побежать в милицию, то ли домой.

Подвал молчал и Кэри уже начала было сомневаться: не померещился ли ей крик из подвала? Однако, сбросив наваждение, она всё же решила сбегать на другую сторону дома, в первый подъезд и найти там Ольгу Петровец, и тут железный лист потряс изнутри удар. Кэри отпрянула, в испуге от неожиданности, от окна и не сразу узнала голос рвущийся из-за железа и приглушённый им:

— Кэри! Петровец! Люди! Кто-нибудь! Эй! Кто-нибудь! Помогите мне!

Лист сотрясался под ударами сыплющимися на него с подвальной стороны, а Кэри, как сидела на земле (упав на неё, когда отшатнулась от окна), так и продолжала сидеть, бессмысленно улавливая призывы о помощи и не сознавая смысл слышимого. А потом в подвале наступила тишина. Гробовая тишина.

Алёшка, молотящий кулаками по железному листу закрывающему окно, мешающий кровь на своём лице со слезами, почувствовал, что нечто, явившееся из тьмы вслед за бегущим песком, вернулось, и резко повернулся к нему лицом.

Петровец же, вжавшаяся в угол и бессильно наблюдавшая из параличной камеры своего тела за бьющимся в забранное окошко Алёшкой, не чувствовала этого: она это видела.

Видела, как из провала кромешной тьмы — дверного проёма — на фоне тёмной подвальной стены, выплыла (не вышла, а именно выплыла, так как движение было слишком плавным, а ноги создания, если таковые вообще были, скрывались полами, словно бы высеченного из гранита, балахона) серая фигура. Голова, несоразмерно большая относительно тела, обрамлённая то ли длинными — по плечи — свалявшимися в невиданные космы и торчащими во все стороны волосами, то ли какими-то серыми водорослями, медленно повернулась к Петровец и в сознании девочки что-то непоправимо сместилось, как сместилось до этого что-то в её нервной системе, в результате чего тело перестало её слушаться.

— Хозяин… — осенним падающим листом слетело слово с губ Петровец в мертвящую черноту глазных провалов, уставившихся на неё с маскоподобного лица.