Добавить в моё избранное
35 мин, 38 сек 14751
Она не знала откуда к ней пришло это знание, но она знала — перед ней Хозяин Подвалов.
Алёшка же в это время, развернувшись лицом к вошедшему, и на этот раз уже абсолютно реальному нечто, прижался спиной к подвальной стене под окошком, в которое он только что колотил, и распластал по ней руки. Он видел на периферии поля зрения сжавшуюся в комок Петровец в углу подвала, — этакая голова на маленьких ножках, без туловища, — и на миг испытал чувство радости, когда появившееся в секции создание повернулось к ней; чувство радости и облегчения, сродни тому, что он испытывал, когда, придя на урок не выучив домашнего задания, учитель, после секундной паузы в начале опроса, называл не его фамилию. Но чувство это было недолгим, ибо контуры Хозяина, как, слышал он, назвала его из своего угла Петровец, уже начали истаивать в том месте, где он только что был и проступать буквально перед Алёшкой. Это было похоже на то, как перемещаются по экрану телевизора персонажи некоторых мультфильмов времён Советского Союза, где фигура не плавно движется по экрану, а как бы дискретно: вот она стоит в одном месте и в одной позе, а в следующий миг уже появляется в другой позе и в другом месте, оставляя на предыдущем тающий силуэт; то есть процесс непосредственно движения опускается.
Алёшка инстинктивно поднял левую руку, закрываясь от надвигающегося на него нечто с чем-то непонятным на месте глаз, с огромным носом словно изогнутый и иссохший клюв гигантской птицы, с ротовой щелью нечётко выделяющейся на сером фоне то ли кожи, то ли отсыревшей штукатурки. На уровне пояса Алёшка уловил какое-то движение, опустил взгляд и успел увидеть приближающуюся к нему по дуге снизу, от самого пола, громадную, точно веерные грабли на даче у его деда, многопалую, — он не осознавал сколько на ней было пальцев, но явно больше пяти, — ссохшуюся длань, с тонкими пальцами, оканчивающимися чёрными короткими лезвиями кошачьих когтей, и того же мокро-серого цвета что и лицо-маска. Он не успел защититься, он успел лишь увидеть. В следующий миг чудовищная ладонь сомкнулась на его гениталиях и мальчишку подняло вверх, ослепив его мозг вспышкой отвращения, перед тем, как утопить в океане боли.
Всё было застывшее, как манекены: и Петровец в углу, и то, что она назвала Хозяином — застывшее столбом человекоподобное нечто с одной единственной рукой, поднявшей спереди, словно громадным хвостом просунутым из-за спины себе между ног, мальчишку, — и даже песок подвала всё это время двигающийся в ритуальном танце. Но длилось эта пауза лишь миг. Из серых складок балахона появилось с боков, — с молниеносной скоростью, словно взметнулись крылья большой серой птицы, — ещё две руки и сомкнулись на голове мальчишки живым капканом, заглушив его вопли. Лицо-маска при этом оставалось неизменным и безжизненным; таким оно было и когда на него косо брызнула первая кровь.
Гробовая тишина, будто бы всасывающая Кэри сквозь дырочки в железном листе во тьму за ним, взорвалась высоким и тонким — не девчоночьим даже, а каким-то абсолютно неестественным, — криком. Кэри вздрогнула и в тот же миг железный лист чуть прогнулся и из каждой дырочки в нём ударила тёмная струйка густой жидкости, забрызгав сидящую на корточках в двух метрах от окошка Кэри с ног до головы. Та провела ладонью по лицу, облизнула губы и успела подумать, не успев испугаться по настоящему: «Кровь», — прежде чем лист железа, закрывающий подвальное окошко, вынесло из него, как будто взрывной волной. Его вынесло с такой силой, что не откинься — чисто интуитивно — Кэри на спину, он убил бы её, ударив прямо в лицо. А так она почувствовала лишь порыв ветра от пролетевшего над ней куска железа и ошмётки чего-то мокрого и горячего, упавшие на неё вслед за этим. Кэри села на снег и, обведя бессмысленным взглядом пространство между собой и, теперь уже ничем не закрытым, подвальным окошком, увидела, что всё оно забрызгано кровью, усеяно обрывками одежды и … — наименование тому, что она видела, пришло к ней само по себе, вне зависимости от её разума, — человеческим внутренностями.
Она не закричала. Всю её душу безжалостно сдавило в коконе первобытного, животного ужаса. Волчьи клыки его сомкнулись в мёртвой хватке на её горле; дыхание окаменело. В мозгу не осталось никаких мыслей, само сознание превратилось в вакуум и широко раскрытые застывшие глаза смотрели, как вырисовывается, материализуется из темноты подвального окна очертания чьего-то омерзительного лица, цвета застывающего бетона.
Иногда, глядя какой-нибудь фильм ужасов, Кэри восклицала про себя, в напряжении наблюдая, как перед замершим на месте человеком, поднимается из могилы зомби или появляется оборотень: «Беги! Беги, придурок! Беги, что ты встал как вкопанный!?» Бежать невозможно. И невозможность эта осознаётся лишь при попадании в аналогичное положение. Понять её, не испытав на собственной шкуре, нельзя, так же, как нельзя слепому объяснить как выглядит радуга.
Алёшка же в это время, развернувшись лицом к вошедшему, и на этот раз уже абсолютно реальному нечто, прижался спиной к подвальной стене под окошком, в которое он только что колотил, и распластал по ней руки. Он видел на периферии поля зрения сжавшуюся в комок Петровец в углу подвала, — этакая голова на маленьких ножках, без туловища, — и на миг испытал чувство радости, когда появившееся в секции создание повернулось к ней; чувство радости и облегчения, сродни тому, что он испытывал, когда, придя на урок не выучив домашнего задания, учитель, после секундной паузы в начале опроса, называл не его фамилию. Но чувство это было недолгим, ибо контуры Хозяина, как, слышал он, назвала его из своего угла Петровец, уже начали истаивать в том месте, где он только что был и проступать буквально перед Алёшкой. Это было похоже на то, как перемещаются по экрану телевизора персонажи некоторых мультфильмов времён Советского Союза, где фигура не плавно движется по экрану, а как бы дискретно: вот она стоит в одном месте и в одной позе, а в следующий миг уже появляется в другой позе и в другом месте, оставляя на предыдущем тающий силуэт; то есть процесс непосредственно движения опускается.
Алёшка инстинктивно поднял левую руку, закрываясь от надвигающегося на него нечто с чем-то непонятным на месте глаз, с огромным носом словно изогнутый и иссохший клюв гигантской птицы, с ротовой щелью нечётко выделяющейся на сером фоне то ли кожи, то ли отсыревшей штукатурки. На уровне пояса Алёшка уловил какое-то движение, опустил взгляд и успел увидеть приближающуюся к нему по дуге снизу, от самого пола, громадную, точно веерные грабли на даче у его деда, многопалую, — он не осознавал сколько на ней было пальцев, но явно больше пяти, — ссохшуюся длань, с тонкими пальцами, оканчивающимися чёрными короткими лезвиями кошачьих когтей, и того же мокро-серого цвета что и лицо-маска. Он не успел защититься, он успел лишь увидеть. В следующий миг чудовищная ладонь сомкнулась на его гениталиях и мальчишку подняло вверх, ослепив его мозг вспышкой отвращения, перед тем, как утопить в океане боли.
Всё было застывшее, как манекены: и Петровец в углу, и то, что она назвала Хозяином — застывшее столбом человекоподобное нечто с одной единственной рукой, поднявшей спереди, словно громадным хвостом просунутым из-за спины себе между ног, мальчишку, — и даже песок подвала всё это время двигающийся в ритуальном танце. Но длилось эта пауза лишь миг. Из серых складок балахона появилось с боков, — с молниеносной скоростью, словно взметнулись крылья большой серой птицы, — ещё две руки и сомкнулись на голове мальчишки живым капканом, заглушив его вопли. Лицо-маска при этом оставалось неизменным и безжизненным; таким оно было и когда на него косо брызнула первая кровь.
Гробовая тишина, будто бы всасывающая Кэри сквозь дырочки в железном листе во тьму за ним, взорвалась высоким и тонким — не девчоночьим даже, а каким-то абсолютно неестественным, — криком. Кэри вздрогнула и в тот же миг железный лист чуть прогнулся и из каждой дырочки в нём ударила тёмная струйка густой жидкости, забрызгав сидящую на корточках в двух метрах от окошка Кэри с ног до головы. Та провела ладонью по лицу, облизнула губы и успела подумать, не успев испугаться по настоящему: «Кровь», — прежде чем лист железа, закрывающий подвальное окошко, вынесло из него, как будто взрывной волной. Его вынесло с такой силой, что не откинься — чисто интуитивно — Кэри на спину, он убил бы её, ударив прямо в лицо. А так она почувствовала лишь порыв ветра от пролетевшего над ней куска железа и ошмётки чего-то мокрого и горячего, упавшие на неё вслед за этим. Кэри села на снег и, обведя бессмысленным взглядом пространство между собой и, теперь уже ничем не закрытым, подвальным окошком, увидела, что всё оно забрызгано кровью, усеяно обрывками одежды и … — наименование тому, что она видела, пришло к ней само по себе, вне зависимости от её разума, — человеческим внутренностями.
Она не закричала. Всю её душу безжалостно сдавило в коконе первобытного, животного ужаса. Волчьи клыки его сомкнулись в мёртвой хватке на её горле; дыхание окаменело. В мозгу не осталось никаких мыслей, само сознание превратилось в вакуум и широко раскрытые застывшие глаза смотрели, как вырисовывается, материализуется из темноты подвального окна очертания чьего-то омерзительного лица, цвета застывающего бетона.
Иногда, глядя какой-нибудь фильм ужасов, Кэри восклицала про себя, в напряжении наблюдая, как перед замершим на месте человеком, поднимается из могилы зомби или появляется оборотень: «Беги! Беги, придурок! Беги, что ты встал как вкопанный!?» Бежать невозможно. И невозможность эта осознаётся лишь при попадании в аналогичное положение. Понять её, не испытав на собственной шкуре, нельзя, так же, как нельзя слепому объяснить как выглядит радуга.
Страница
6 из 10
6 из 10
