Рейнджеры Язова

— Я все равно не понимаю, что ты бормочешь.

Мэтт и его ребята, пять человек, стояли по разным конца зала с пушками наперевес, целились в нас троих.

— Этот человек согласился мне помочь. — доверительно сообщил «носитель», указывая на Мэтта. — Конечно, за вознаграждение. Видите, не только вы обо мне беспокоитесь…

— А Папа Кальвини не стал. — сказал я Толстяку. Смотреть на «носителя» при свете ламп мне не хотелось. — Ему дороги его внуки. Представляешь? Тебя-то конечно проще оказалось купить. Что тебе пообещали, а?

— Что прогонят вас к чертовой матери в вашу Сибирь. — сказал Мэтт довольно. — Этого достаточно?

— Хороших ты себе союзничков присмотрел, Мэтт. Ты хоть посмотри на этого урода?

Я перевел взгляд на «носителя».

Прошло всего несколько суток с момента заражения, и в нем еще остались прежние человеческие черты. Он даже был одет, со вкусом и в гражданское, в белую рубашку и пижонские полосатые брюки.

Но уже посинела кожа, натянулась на костях, страшно оскалились зубы.

И глаза уже были не человеческие — выкаченные белки, слепые бельма без намека на зрачок.

Громко ахнул Плошкин. Краем глаза я заметил, как дрожит у него рука, направляющая на хорнета пистолет.

Мэтт и его парни медленно обступали нас, выставив стволы. Шмаков целил в них из двух пистолетов. Я поймал на мушку Толстяка.

— Ты знаешь, какое у меня жалованье, Рашн? — сказал Мэтт. — Ты знаешь, что такое гребаное жалованье гребаного полисмена на территории гребаных Сил Урегулирования? Я и раньше, до Ульев, вряд ли мог рассчитывать на что-то хорошее. Я простой трудяга, Рашн. Хочешь жить — умей вертеться. Сечешь? А когда наши вояки продули войну, когда к нам в страну пришли вы, все вообще покатилось под горку в гребаный ад. Никакого будущего, Рашн, никаких перспектив. Полная задница… А эти ребята, — он кивнул на хорнета. — Им хотя бы есть, что мне предложить. Сечешь?

— Ты просто кусок слонятины тупой, — сказал я. — Тебя и твоих горилл сделают такими же, как этот твой новый дружок… Переходное звено эволюции, мать его. Ты думал, поможешь гребаным пришельцам, и дадут тебе спокойно жить? Ты крепко ошибся, приятель.

— Неважно, — сказал он. — Уже не важно. Я свой выбор сделал. Мой новый друг показал мне, на что способен. Поверь, это производит впечатление.

Хорнет молчал. Стоял неподвижно, как изваяние, синюшный оскаленный полутруп с выкаченными мутными белками.

Я знал, что он делает. Собирает энергию для удара. Значит, у меня есть лишь двадцать секунд, девятнадцать, восемнадцать…

— Мэтт, гребаный ты идиот! — заорал я. — Сейчас тут будет больше красного, чем на первомайском шествии по Горького!

— Какого еще Горьки?! — сморщился Мэтт.

А в следующую секунду выступил Плошкин. Он не зря просиживал штаны на лекциях в учебке. Сделал то, что и требовалось. Просто принялся палить в хорнета, пока не кончиться обойма. Этому учили и нас.

Кажется, я успел что-то крикнуть. Что-то вроде «Плошкин, на пол!»

Палить начали все. Я дернулся, уходя с линии огня, и стреляя в движении.

Что-то полыхнуло и заискрило у меня за спиной. Зал погрузился во мрак, который тут же прорезали частые вспышки выстрелов.

А потом меня больно ударило в висок, я понял, что падаю, и стало темно…

Острая боль в виске не давала успокоиться. Не давала погрузиться в черное, влекущее, а я падал туда, летел в черноту. Но боль цепляла меня, как багром, не давала уплыть. Не давала покоя…

Я очнулся.

Было темно.

С трудом приподнялся, поднес руку к лицу.

Оно было перепачкано чем-то липким. Я ощупал пальцами висок, заорал от боли, заматерился.

Похоже, пуля прошла по касательной. Просто ссадина. Замазать зеленкой, забинтовать — и порядок. Я везунчик. Впрочем, кто бы мог в этом усомниться? Два сверхсрока, двадцать восемь рейдов — и ничего. Только царапина, вот эта.

В темноте время от времени мигали лампы, сыпали искрами.

Я нашарил на пыльном полу пистолет, а рядом — шляпу. Автоматическим, бесполезным жестом, нацепил ее на затылок.

Сложно было что-нибудь разглядеть в этих редких вспышках. Я стал двигаться на ощупь.

Туша Мэтта Толстяка, пробитая пулями, валялась посреди прохода. Все его ребята были здесь же, вповалку. Шмаков полусидел, прислонившись спиной к одному из кресел, свесив голову. В руках он сжимал два пистолета — он успел выстрелить обе обоймы. Плошкин лежал рядом, глядя широко раскрытыми глазами в потолок.

Все остались здесь, не было только хорнета.

Но я мог ясно видеть след который он оставил, уходя.

Кровь у него была уже не человеческая, черная.

Качаясь, словно пьяный, я побрел по следу, уходящему по проходу из зала.

Я нашел его на краю вестибюля. Совсем немного он не дополз до парадной лестницы, ведущей наружу.