Мое лето в Аду

Я сделал все так, как он мне сказал: лег в непривычную позу (на спину и сложив руки на груди) и стал искать в себе отклики того, что я есть. И тут я почувствовал, что мои кости начали вспухать и округляться, а плечи разрослись и закрыли голову куполом скорлупы; я превратился в яйцо без сердца, в пустую бело-розовую оболочку. Затем что-то начало закручивать меня дико и неумолимо — кажется, кто-то решил повертеть яйцо по столу. Перемешав мои мысли и чаяния, вращение прекратилось, и мне пришлось уснуть.

II

Если розовый куст поливать чернилами, то роза, возможно, станет черной.

Истинно черных, с рождения черных роз мало. А может быть, они и вовсе миф.

Я ищу в своей душе истинно черные, прекрасные розы, с сердцевиной, не тронутой гнилью, с лепестками, на краях которых легкая хрустящая изморозь. Что эти розы на вкус — не берусь объяснить.

Смогу ли я найти то, чего никогда не видел?

Возможно, именно так цветет ненависть.

Иногда я нахожу их отражения, отзвуки и легкий аромат в чужих творениях… Они манят, и я, как завороженно вслушиваюсь и вглядываюсь в них снова и снова. Я бы разорвала их творцов на части — черные розы не терпят неволи.

Найду ли я их в себе?

В полной мере Оно может испытывать только четыре чувства: ненависть, злобу, горечь и похоть.

Ненависть — огромный переливающийся мыльный пузырь, к которому невозможно прикоснуться.  Он сам прикасается к тебе своей скользкой мыльной поверхностью.   Этих прикосновений очень много, и они ощущаются совершенно по-разному.

Ненавидеть, раз за разом прокручивая в голове возможные варианты убийства. Ненавидеть в бессилии и тщетности попыток добраться до сонной артерии, жаля немного выше колена — так ненавидит змея. Ненавидеть, превратившись от времени в песок под ногами. Ненавидеть, сидя на цепи и вкушая чужие подношения. Ненавидеть, чувствуя излечение от руки ударившего. Ненавидеть, нося приветливую улыбку. Ненавидеть, униженно стеная и умоляя о смерти. Ненавидеть, чувствуя перерождение ненависти в досаду и горечь. Ненавидеть, сожалея о недосягаемости. Ненавидеть, осознавая свою невозможность вырасти и небожественность.  Ненавидеть, желая стать кукловодом, но превратившись в занавес. Ненавидеть, зная, что месть невозможна из-за своей смерти или чужой. Ненавидеть, не имея ни рук, ни глаз, существуя лишь в ограниченном пространстве, где кроме сумрака нет ничего более. Ненавидеть усмехаясь. Стать ненавистью. Ненавидеть пополам с сомневаться. Ненавидеть, тщетно пытаясь сделать это ощущение привычкой и забыть о нем. Ненавидеть, напридумывав невесть что. Ненавидеть что-то абстрактное — например, форму носа человека напротив, или совершенно конкретное — например, человечество. Ненавидеть, подозревая ответную ненависть. Ненавидеть, вздыхая о несбыточном. Ненавидеть себя. Ненавидеть другого из-за того, что ты — то, что ты есть, не больше. Ненавидеть, ехидно смеясь в лицо. Ненавидеть, презирая себя за слабость и осознавая, что ничего с этим не поделать. Ненавидеть, превратившись в дикую тварь и вырывая ребро за ребром из груди врага. Ненавидеть. ненавидеть. НЕНАВИДЕТЬ.

Самое дрянное и уродливое проявляется в том, что обычно. Разве может САМОЕ проявиться в незамечаемом?… В обыденности все лучше, чем есть, самоконтроль — это бог. Обыденность — полуприкрытые веки. Исключительное — война или… или когда он возвращается домой и знает, что там кто-то умер и его недавно вынесли, или кто-то тяжело болен и в бреду, или его оставили. Он сидит на холодном кафельном полу уже три часа, при мигающем бледно-зеленом свете, и, уперевшись локтями в холодное и белое, кровью заблевывает ванную, не зная, когда это наконец закончится. Его со всех сторон обступают шелушащиеся стены, склизкая полутьма летнего вечера и доносящиеся из открытого окна дикие и чужие крики детей. А он видит только кровавые плевки и ощущает приторный теплый запах разлагающихся внутренностей. За входной дверью кто-то топает и говорит, а у него даже нет сил доползти до нее и проверить, закрыта ли она.

В белой-белой комнате стоит трюмо. На нем лежат щипчики и остро наточенные портновские ножницы. В зеркале отражается противоположная стена и человек. Он смотрит на свое отражение. Смотрит, не отрывая глаз, ведь он идеален.

Проходит секунда, год, век… Через тысячу лет человек разглядел в себе изъян, один-единственный, но он мешает смотреть ему на себя в зеркало, ведь он уже не идеален.

— У меня слишком толстые брови, — решает он, берет щипчики и начинает выщипывать лишние волоски. Через пять минут от бровей ничего не остается.

Человек кладет щипчики на трюмо и замечает портновские ножницы, берет их и срезает кончик волоса на голове. Ему кажется, что он сделал это неудачно, и по комнате начинает разноситься звук щелкающих ножниц. Отстриженные волосы снегопадом опускаются на белый-белый пол. Теперь у человека видны уши.