Мое лето в Аду

Стремясь сделать их идеальными, человек срезает мочку правого уха, затем левого. Это необычно и красиво. Потом разрезает веки, отчего глаза у него становятся похожими на хамелеоновы, потом нос, после — пальцы на правой руке и на ногах…

… Потом он чертит на груди знаки, начинает вырезать в себе борозды и просверливать ямки…

Сквозь душу человека остро проходит чувство новизны. Стерильный воздух комнаты наполняется запахом крови, по нервам человека растекается доселе незнакомая тупая ноющая боль, в глазах появляется красный отсвет, а тело совершает доселе несовершаемые действия.

По белому-белому полу растекается сначала ручейками и болотцами, а потом и целыми океанами, красная-красная кровь. Ножницы демонически щелкают.

Нет больше белой-белой комнаты.

У Безумия есть две грани: черная и белая. «Белое» безумие означает достижение высшего смысла при жизни, и как следствие, полного растворения в ней с потерей своего Я. «Черное» безумие означает потерю ориентации во времени и пространстве: понимание и осознание своего пути настолько, что связь с внешним миром теряется, и он, потеряв ее, отрицает вариантность. Из этого всего видно, что эти части, в сущности, идентичны, а значит, Безумие едино и неделимо.

Он агонизирует в такт чужим словам, он пустословит под ритм чужого дыхания, он принимаем цвет другого — не себя, потому что своего просто нет. Он забыл, как это — быть одержимым, болеть, умирать и возрождаться. Он копирует их с другого, мимикрируя. Он чист, но не той чистотой, какой бел лист бумаги… Нет, он — многоразовый человек-калька.

… Приятно в дождь ощущать холод в кончиках пальцев и жар в груди. Приятно чувствовать летом, в жару, как прохладная кровь приливает к горячей коже… Приятно чувствовать боль. «Что бы вы предпочли — удовольствие или боль?» — спрашивает посланец, необоснованно разделяя единое целое: удовольствие — одно из проявлений боли, а боль  -  одна из граней удовольствия… Приятно ощущать пальцами любую поверхность, чувствовать, как скрежет царапает барабанные перепонки… Приятно заснуть в середине симфонического концерта и видеть сны, навеянные музыкой… Приятно ощущать себя лишенным запаха живого существа… Приятно вдыхать сырой и прелый запах размокшей от дождя и пожелтевшей травы… Приятно слышать звуки голоса некоторых людей, следить за лицом человека, который увлечен чем-то и изредка посматривает в твою сторону… Приятно испытывать омерзение и пьянящий восторг от того, что твое тело во всем повинуется тебе.

Пустота — это абсолютная наполненность. В ней — все: запах лилий, свет свечи, порывы морского ветра, горечь соли чужих слез и дрожь струны… Стоит ему обрести Пустоту, как он утрачивает способность ощущать и чувствовать. И кажется ему, что нет вокруг ничего. Так устроено его сознание: цепляясь за одну нить, за главное, он начинает осознавать себя в пространстве. Исчезни нить, он окажется на распутье, потеряет способность сравнивать и умрет. В Пустоте переплетаются миллионы нитей, мелодий, красок и снов. Главных нет. Бесчувственные — те, кто познал Пустоту.

Я помню с детства запах лаванды — у мертвой бабушки были лавандовые духи. Она хранила пузырек в деревянной резной шкатулке, которая стояла на трюмо в комнате с ужасными чудовищами. Иногда я тайком доставал духи оттуда, выливал на себя чуть ли не половину и бесконечно вдыхал этот тонкий, прохладный, сладковатый темно-фиолетовый запах без малейшей приторности, подолгу вглядываясь в безбрежное пространство зеркала. Так для меня пахнет Вечность.

Смерть можно трактовать как физический процесс превращения живой, функционирующей материи в неживую. По другой теории, любое физическое изменение спровоцировано психологическим. Однажды он обнаружил, что не помнит, как зовут некоторых его друзей. Затем он испытывает неловкость оттого, что не может обратиться по имени к своим близким — их имена исчезли из вашей памяти. Дальше он забывает родственников, любимых людей, памятные события, свое прошлое и, под занавес — себя самого. Его язык просто-напросто забыл все названия. Он забывает, как это — радоваться, смеяться, любить, летать и быть счастливым. А однажды, прежде чем проснуться, где-то в глубинах головы он ловит Мысль: мозг забыл заставить его глаза раскрыться, а нос и легкие — вдохнуть воздух.

Смотрясь в зеркало, он понял: наконец-то его красота стала совершенной. Что делать дальше?… Восхититься, или, может, позовать кого-нибудь полюбоваться им именно в этом освещении и ракурсе?… Единственно возможный и верный вариант был ужасающе красив и совершенен, под стать ему: он убил себя. Потому что только так он смог сохранить свою красоту совершенной. Сорвал ее распустившийся бутон в наивысшей точке цветения, заложил цветок между желтыми страницами Вечности, Бытия и Пустоты, где-то между стихотворениями Эдгара По о песке и гравюрой Редона. Смерть — удел красоты и совершенства.