Добавить в моё избранное
34 мин, 46 сек 2553
После смерти Всего Лишь Красота станет Легендой о Великой Красоте, и она будет достойна Хрупкого Бессмертия Неподвижности.
В самых красивых вещах тишины много — она кажется всеобъемлющей, и где-то в сердце этой тишины пульсирует божественно-прекрасная мелодия, эхо самой тишины, голос которой отражается от самой себя.
Самые страшные сны: первый — я рассматриваю и обоняю стоящее передо мной на мраморном столе дерьмо в фарфоровой тарелке; второй — я вступаю в инцест с сестрой.
Ад — это безумие, сдобренное зубной болью и зудом от прорастающих ногтей.
III
Когда-то весь мир человеческой иллюзией. Он был тем, чем люди хотели его видеть. Но затем все больше и больше начинали хотеть одинакового. Иллюзия стала стандартом и вышла из-под контроля. Теперь она управляет людьми, люди в иллюзии как в паутине.
Она сильнее, чем все ее творцы вместе взятые.
Этим миром правят иллюзии.
Иллюзия привязанности — привычка.
Иллюзия понимания — равнодушие.
Иллюзия любви — «мне нужен кто-то».
Иллюзия чистоты — стерильность.
Иллюзия знания — вера.
Иллюзия стойкости — отсутствие ветра, качающего конструкцию.
Иллюзия дружбы — нужда в собеседнике.
Иллюзия красоты — авангард.
Иллюзия свободы — удобное рабство.
Иллюзия справедливости — государство.
Иллюзия полета — движущийся экран под твоими ногами.
Иллюзия смысла — цветные пятна.
Иллюзия прогресса — возрастающая зависимость.
Иллюзия жизни — памятник.
Иллюзия смерти — истощение.
Иллюзия неизменности — лед.
Иллюзия Вселенной — человек. Самая главная иллюзия, которой общество тешится.
Все иллюзорно, словно находишься в лавке мертвых цветов. Дотронешься до такого-рассыплется в пыль, и наполненный мир обернется стонущей на разные голоса Пустотой.
Мир — паутина. Все люди переплетены между собой.
Помни, когда пытаешься вырваться из тенет: нитью, которая дернется и порвется, может быть перетянуто горло другого.
… Лес нем, тих и мертв. Весной он — царство воды. Ею пахнет, она капает с иголок. Сосны молча тянут руки-ветви к небу, по привычке. Небо на самом деле сизое, а не синее. Небо больше похоже на воду.
В лесу пахнет небом.
«Тихо!», — шепнул я им. Мы уже полчаса находились на бетонном выступе с парапетами на железнодорожном мосту. Было тихо, солнце, светившее ярко, не грело, мимо нас изредка проезжали поезда. Внизу тоже были рельсы. И я внезапно услышал, как где-то вдали по ним идут дети. Тогда я и сказал: «Тихо!». Они бежали по путям, прыгая по шпалам и спотыкаясь на камнях, разговаривали между собой, вопили на разные голоса. Мы смотрели через переплет металлических трубок, как они, пройдя вдоль путей, под нами, свернули с них и нырнули в переход через насыпь, который я называю «Нора Кафки».
Я вдруг увидел, что под моими ногами — рассыпавшиеся кусочки мозаики в пыли. Мы пели в унисон «Life on other planets is difficult», потому что именно это напевал я.
И потому, что никто не соберет ее.
Ад — не то место, где собирают мозаику, на которой нарисован кусок голубого неба. Как ее ни собери, границы между деталями все равно будут видны, а запах гнили уже навечно въелся в картон.
Потому никто не собирает сломанную куклу, разбившуюся об асфальт.
Потому кусочек голубого летнего неба так и валяется в серой пыли.
Я пнул его напоследок — Life on other planets is difficult!
«… знаешь ли ты, почему сталь и серебро так отличаются друг от друга, несмотря на то, что исходный материал у них одинаков?…
После отливки вещь помещают на дно чистого источника. Но сталь скрывается под толщей воды при свете дня, а серебро — ночью. Поэтому сталь имеет резкий блеск солнца, а серебро — теплый и немного тусклый отсвет луны».
В лесу их двое. Один — словно соткан из миражей, он изменчив и таинственен, как пряно пахнущие клубы дыма колдовского костра. Его улыбка неуловима и сулит обратить во прах перед моими ногами весь мир, стоит лишь пожелать. Его деревья — стройные и тонкие, змеятся ветвями, делая свет луны призрачным. Он — воплощение скрытой, неявной силы.
Второй высок настолько, что голова его упирается в небо. Его мощь — это мощь горы, ровесницы самой вечности. Его дыхание — ветер, рождающий в сердцах слабых страх и ужас. Он взирает на меня ледяными глазами, полными холодной и неприкрытой мощи. Его деревья прямы и бесконечны, как он сам.
Был еще третий — неподвижный и бледный, со страдальческим ликом. Вокруг него была пустыня. Его я отвергла сразу.
Я миновала пустыню и вышла на берег моря для того, чтобы набрать горсть песку и, по примеру другого, пропускать песчинки сквозь пальцы, следить, как золотистый рой исчезает в потоке синей воды, что уносит их далеко за горизонт.
В самых красивых вещах тишины много — она кажется всеобъемлющей, и где-то в сердце этой тишины пульсирует божественно-прекрасная мелодия, эхо самой тишины, голос которой отражается от самой себя.
Самые страшные сны: первый — я рассматриваю и обоняю стоящее передо мной на мраморном столе дерьмо в фарфоровой тарелке; второй — я вступаю в инцест с сестрой.
Ад — это безумие, сдобренное зубной болью и зудом от прорастающих ногтей.
III
Когда-то весь мир человеческой иллюзией. Он был тем, чем люди хотели его видеть. Но затем все больше и больше начинали хотеть одинакового. Иллюзия стала стандартом и вышла из-под контроля. Теперь она управляет людьми, люди в иллюзии как в паутине.
Она сильнее, чем все ее творцы вместе взятые.
Этим миром правят иллюзии.
Иллюзия привязанности — привычка.
Иллюзия понимания — равнодушие.
Иллюзия любви — «мне нужен кто-то».
Иллюзия чистоты — стерильность.
Иллюзия знания — вера.
Иллюзия стойкости — отсутствие ветра, качающего конструкцию.
Иллюзия дружбы — нужда в собеседнике.
Иллюзия красоты — авангард.
Иллюзия свободы — удобное рабство.
Иллюзия справедливости — государство.
Иллюзия полета — движущийся экран под твоими ногами.
Иллюзия смысла — цветные пятна.
Иллюзия прогресса — возрастающая зависимость.
Иллюзия жизни — памятник.
Иллюзия смерти — истощение.
Иллюзия неизменности — лед.
Иллюзия Вселенной — человек. Самая главная иллюзия, которой общество тешится.
Все иллюзорно, словно находишься в лавке мертвых цветов. Дотронешься до такого-рассыплется в пыль, и наполненный мир обернется стонущей на разные голоса Пустотой.
Мир — паутина. Все люди переплетены между собой.
Помни, когда пытаешься вырваться из тенет: нитью, которая дернется и порвется, может быть перетянуто горло другого.
… Лес нем, тих и мертв. Весной он — царство воды. Ею пахнет, она капает с иголок. Сосны молча тянут руки-ветви к небу, по привычке. Небо на самом деле сизое, а не синее. Небо больше похоже на воду.
В лесу пахнет небом.
«Тихо!», — шепнул я им. Мы уже полчаса находились на бетонном выступе с парапетами на железнодорожном мосту. Было тихо, солнце, светившее ярко, не грело, мимо нас изредка проезжали поезда. Внизу тоже были рельсы. И я внезапно услышал, как где-то вдали по ним идут дети. Тогда я и сказал: «Тихо!». Они бежали по путям, прыгая по шпалам и спотыкаясь на камнях, разговаривали между собой, вопили на разные голоса. Мы смотрели через переплет металлических трубок, как они, пройдя вдоль путей, под нами, свернули с них и нырнули в переход через насыпь, который я называю «Нора Кафки».
Я вдруг увидел, что под моими ногами — рассыпавшиеся кусочки мозаики в пыли. Мы пели в унисон «Life on other planets is difficult», потому что именно это напевал я.
И потому, что никто не соберет ее.
Ад — не то место, где собирают мозаику, на которой нарисован кусок голубого неба. Как ее ни собери, границы между деталями все равно будут видны, а запах гнили уже навечно въелся в картон.
Потому никто не собирает сломанную куклу, разбившуюся об асфальт.
Потому кусочек голубого летнего неба так и валяется в серой пыли.
Я пнул его напоследок — Life on other planets is difficult!
«… знаешь ли ты, почему сталь и серебро так отличаются друг от друга, несмотря на то, что исходный материал у них одинаков?…
После отливки вещь помещают на дно чистого источника. Но сталь скрывается под толщей воды при свете дня, а серебро — ночью. Поэтому сталь имеет резкий блеск солнца, а серебро — теплый и немного тусклый отсвет луны».
В лесу их двое. Один — словно соткан из миражей, он изменчив и таинственен, как пряно пахнущие клубы дыма колдовского костра. Его улыбка неуловима и сулит обратить во прах перед моими ногами весь мир, стоит лишь пожелать. Его деревья — стройные и тонкие, змеятся ветвями, делая свет луны призрачным. Он — воплощение скрытой, неявной силы.
Второй высок настолько, что голова его упирается в небо. Его мощь — это мощь горы, ровесницы самой вечности. Его дыхание — ветер, рождающий в сердцах слабых страх и ужас. Он взирает на меня ледяными глазами, полными холодной и неприкрытой мощи. Его деревья прямы и бесконечны, как он сам.
Был еще третий — неподвижный и бледный, со страдальческим ликом. Вокруг него была пустыня. Его я отвергла сразу.
Я миновала пустыню и вышла на берег моря для того, чтобы набрать горсть песку и, по примеру другого, пропускать песчинки сквозь пальцы, следить, как золотистый рой исчезает в потоке синей воды, что уносит их далеко за горизонт.
Страница
5 из 10
5 из 10
