Добавить в моё избранное
34 мин, 46 сек 2554
Там они превращаются в солнечные лучи и становятся рассветом.
Где же ты, ветер?…
Тот, который овеет мое лицо и опаленное бездушным солнцем тело, звякнет серьгами в ухе, проходя через их лабиринт, и игриво запутается в волосах…
… Где же ты, ветер?
… Иногда мне кажется, что воздух доносит до меня отзвуки твоих страстных вздохов и нежного шепота… Но это лишь мираж, рожденный в моем мозгу, ведь я не знала ни сна, ни отдыха уже много времени.
Сколько раз мои глаза видели, как качаются ветви уродливых сухих деревьев от твоего прикосновения!… Оказывалось, что это обман дрожащего воздуха и песка под моими веками…
… Где же ты, ветер?
Сколько раз мне грезилось, что я стою на вершине горы — там, где ты обретаешь полную свою силу — и мириады песчинок закручиваются воронками вокруг меня…
… Где же ты, ветер?
Я молю о тебе богов… Но боги безжалостны, как и солнце: «Отдай свою душу,» — смеются они, — «И тот, к чему ты стремишься, сможет своими порывами подбрасывать и скручивать ее, как тряпку».
Когда-то ветер похитил остатки моего разума и воли, оставив мне лишь надежду и тоску по дождю…
… Ни прикоснуться, ни ощутить…
… Только кажущиеся отголоски…
В пустыне ветра не бывает.
Оранжевый свет и ветер породили дождь.
«Бежим, скорее, бежим отсюда!», — кричит она и тянет меня за руку в сторону чугунных запертых ворот, за которыми видно помутневшее небо. Где-то на горизонте появляются черные-черные тучи, которые заслоняют солнечный свет.
Внезапно раздается шелест крыльев, который лишь отдаленно напоминает шелест ангельских, земля под ногами раскалывается, а в моих глазах резко мутнеет.
«Поздно», — говорю я ей, — «они съели небеса».
Для них война — не пляски в обнимку со смертью по минному полю, не оторванные руки и ноги, висящие на деревьях словно елочные игрушки — под кронами их спокойно ходят равнодушные люди с усталыми лицами; не набрякшая от крови земля; не реки — по ним вместо бревен сплавляют мертвецов; не запах гари и тухлятины на главной улице, ведущей в небо.
Для них война — всего лишь игра. Воюют они ни за что, просто так — им кто-то сказал, что так надо. Они хуже детей, идущих в крестовый поход. Они торопят ее.
Почему они не выносят вида заспиртованных внутренних органов? Не потому ли, что восприятие играет с ними жестокую и дурную шутку: они представляют, будто смотрят на свою вырванную и помещенную в банку печень со стороны.
Уродливые всегда стремятся окружить себя красивыми вещами.
Они думают, что свет, отраженный от бока хрустальной вазы, делает их лучше.
А вот луч, отраженный глазами красивого человека, делает их уродливее в тысячу раз.
Я встретился с одним из богов Ада. Увидев зависть и понимание всего, что только можно вообразить, в моих глазах, он сделался печален:
«Вочеловечившееся в этом мире божество получит уважение, жертвы, почитание, ненависть, поклонение — все, что угодно, но только не понимание не в обмен», — сказал он, всхлипнул и даже было расплакался.
«Но даже от самого себя нельзя ждать понимания — человеческое чурается божественного, оно презирает его, и кроме того, тело — гораздо тоньше и сложнее устроено, чем душа. Ужасно, как трудно управлять этой марионеткой с тысячами шарниров».
«У него не улыбка, а оскал» — прозвучал приговор. Но это понравилось, даже льстило. Улыбок много, оскалов — нет.
— Неужели моя улыбка похожа на оскал? — спрашивал он, крутясь перед зеркалом.
— Нет, она не может быть оскалом… Они лгут! — он чуть не расплакался. Потом повторил это, улыбаясь своему отражению и так, и сяк, показывая свои острые зубы то больше, то меньше, то чуть приподнимая уголки губ, то растягивая рот до ушей; он прищуривал и широко распахивал глаза, одновременно кривя рот в полуулыбке. А в голове — лишь одна мысль: «Неужели меня опять изгоняют?»
Наконец он признал их правоту.
Ухмыльнувшись, бог смерти с головой шакала повернулся к своему отражению спиной.
Рембо метался в бреду своего «Я», продираясь сквозь свой Ад противоречий, нагромождения имен и ржавых масок, которые высятся на горизонте черными башнями: «Кто спустится за мной в мой ад, плутать по закоулкам моего безумства? Верлен, не ты ли это будешь? Но где ты?… Не голоса ли твоего отражение голубое на лике Офелии?».
А Верлен, усталый и язвительный, цедил смесь дешевого вина и злобных стихов в вонючем кабаке и желал, чтобы Рембо выдернул его из этого зыбкого болота спившегося сознания.
Оба видели друг в друге Орфея, но никто не хотел быть Эвридикой.
Сегодня она привела меня в храм Возлюбленного-Матери. Я смотрел на него, и по поверхности моей души прокатывались грозовые разряды. Было похоже, будто кто-то катает звонкие фарфоровые шары для бильярда по моей темно-синей изнанке.
Где же ты, ветер?…
Тот, который овеет мое лицо и опаленное бездушным солнцем тело, звякнет серьгами в ухе, проходя через их лабиринт, и игриво запутается в волосах…
… Где же ты, ветер?
… Иногда мне кажется, что воздух доносит до меня отзвуки твоих страстных вздохов и нежного шепота… Но это лишь мираж, рожденный в моем мозгу, ведь я не знала ни сна, ни отдыха уже много времени.
Сколько раз мои глаза видели, как качаются ветви уродливых сухих деревьев от твоего прикосновения!… Оказывалось, что это обман дрожащего воздуха и песка под моими веками…
… Где же ты, ветер?
Сколько раз мне грезилось, что я стою на вершине горы — там, где ты обретаешь полную свою силу — и мириады песчинок закручиваются воронками вокруг меня…
… Где же ты, ветер?
Я молю о тебе богов… Но боги безжалостны, как и солнце: «Отдай свою душу,» — смеются они, — «И тот, к чему ты стремишься, сможет своими порывами подбрасывать и скручивать ее, как тряпку».
Когда-то ветер похитил остатки моего разума и воли, оставив мне лишь надежду и тоску по дождю…
… Ни прикоснуться, ни ощутить…
… Только кажущиеся отголоски…
В пустыне ветра не бывает.
Оранжевый свет и ветер породили дождь.
«Бежим, скорее, бежим отсюда!», — кричит она и тянет меня за руку в сторону чугунных запертых ворот, за которыми видно помутневшее небо. Где-то на горизонте появляются черные-черные тучи, которые заслоняют солнечный свет.
Внезапно раздается шелест крыльев, который лишь отдаленно напоминает шелест ангельских, земля под ногами раскалывается, а в моих глазах резко мутнеет.
«Поздно», — говорю я ей, — «они съели небеса».
Для них война — не пляски в обнимку со смертью по минному полю, не оторванные руки и ноги, висящие на деревьях словно елочные игрушки — под кронами их спокойно ходят равнодушные люди с усталыми лицами; не набрякшая от крови земля; не реки — по ним вместо бревен сплавляют мертвецов; не запах гари и тухлятины на главной улице, ведущей в небо.
Для них война — всего лишь игра. Воюют они ни за что, просто так — им кто-то сказал, что так надо. Они хуже детей, идущих в крестовый поход. Они торопят ее.
Почему они не выносят вида заспиртованных внутренних органов? Не потому ли, что восприятие играет с ними жестокую и дурную шутку: они представляют, будто смотрят на свою вырванную и помещенную в банку печень со стороны.
Уродливые всегда стремятся окружить себя красивыми вещами.
Они думают, что свет, отраженный от бока хрустальной вазы, делает их лучше.
А вот луч, отраженный глазами красивого человека, делает их уродливее в тысячу раз.
Я встретился с одним из богов Ада. Увидев зависть и понимание всего, что только можно вообразить, в моих глазах, он сделался печален:
«Вочеловечившееся в этом мире божество получит уважение, жертвы, почитание, ненависть, поклонение — все, что угодно, но только не понимание не в обмен», — сказал он, всхлипнул и даже было расплакался.
«Но даже от самого себя нельзя ждать понимания — человеческое чурается божественного, оно презирает его, и кроме того, тело — гораздо тоньше и сложнее устроено, чем душа. Ужасно, как трудно управлять этой марионеткой с тысячами шарниров».
«У него не улыбка, а оскал» — прозвучал приговор. Но это понравилось, даже льстило. Улыбок много, оскалов — нет.
— Неужели моя улыбка похожа на оскал? — спрашивал он, крутясь перед зеркалом.
— Нет, она не может быть оскалом… Они лгут! — он чуть не расплакался. Потом повторил это, улыбаясь своему отражению и так, и сяк, показывая свои острые зубы то больше, то меньше, то чуть приподнимая уголки губ, то растягивая рот до ушей; он прищуривал и широко распахивал глаза, одновременно кривя рот в полуулыбке. А в голове — лишь одна мысль: «Неужели меня опять изгоняют?»
Наконец он признал их правоту.
Ухмыльнувшись, бог смерти с головой шакала повернулся к своему отражению спиной.
Рембо метался в бреду своего «Я», продираясь сквозь свой Ад противоречий, нагромождения имен и ржавых масок, которые высятся на горизонте черными башнями: «Кто спустится за мной в мой ад, плутать по закоулкам моего безумства? Верлен, не ты ли это будешь? Но где ты?… Не голоса ли твоего отражение голубое на лике Офелии?».
А Верлен, усталый и язвительный, цедил смесь дешевого вина и злобных стихов в вонючем кабаке и желал, чтобы Рембо выдернул его из этого зыбкого болота спившегося сознания.
Оба видели друг в друге Орфея, но никто не хотел быть Эвридикой.
Сегодня она привела меня в храм Возлюбленного-Матери. Я смотрел на него, и по поверхности моей души прокатывались грозовые разряды. Было похоже, будто кто-то катает звонкие фарфоровые шары для бильярда по моей темно-синей изнанке.
Страница
6 из 10
6 из 10
