Отвергнутая Сольвейг

Потом Аня спросила меня, что я ей хотел сказать. Я долго мялся — она с интересом смотрела на меня. И когда я рассказал ей про историю с комсомолом, она была разочарована. Потом только я понял — конечно, исключительно из-за своей инфантильности: ждала других слов от меня. Больше я её не приглашал, потому что уехал в туристическую поездку на Кавказ.

При возвращении в Москву узнал об аресте папы, и мне уже было не до девушек. 25 сентября 1930 года папа был расстрелян. Меня исключили из института, а 2 октября мы с мамой были высланы в Нижний Новгород.

В Нижнем Новгороде мы поселились в очень простой, доброй еврейской семье, куда нас устроила их родственница, жена маминого московского племянника. Потом выяснилось, что они тоже мамины дальние родственники. В этой семье было пять человек. Они имели три комнаты в коммунальной квартире. Санитарные удобства были во дворе. На общей кухне тогда готовили еду на примусах и керосинках. В большой комнате, она же была столовой, нас спало четверо, … я спал на тюфяке под столом: такая жизнь тогда никого не смущала. У нас были самые добрые отношения. Об этой семье, исключительной, я никогда не забываю и до сих пор поддерживаю отношения с семьей их внучки. Мама жила у них все три года ссылки». Благодаря Екатерине Павловне Пешковой, жене Горького, получила возможность вернуться в Москву.

А он «в 1933 году стал заниматься на втором курсе механико-машиностроительного института. … Я получил место в студдоме, но жить там мне не понравилось. Дело в том, что я был четвертым в комнате, и почти каждую ночь кто-нибудь из моих соседей — они были постарше меня и учились со мной в одной группе — приводили к себе ночью девушек. Это было очень неприятно, и поэтому, пользуясь любезностью моего приятеля по совместной работе в механической мастерской и его мамы, я перешел жить к ним — с соответствующей, конечно, оплатой. Я спал там на сундучке».

И там стали навещать его девушки, дочери его нижегородских родственников, у которых он с матерью жил до того, и их школьные подруги: все моложе девятнадцати лет. Они, правда, не видели в нем потенциального жениха: им передали слова его матери, что Фима никогда не женится на нижегородской девушке. Так что они не ждали от него никаких серьезных шагов. «В жизни я строго придерживался правила: никаких интимных отношений не должно быть, если в самое ближайшее время не собираюсь с этой девушкой создавать семью».

Последней там появилась Фанечка.

«Прослушав первые лекции по математике, понял, что необходимо ознакомиться с тем, о чем говорили на первом курсе. Выяснилось, что лучшим на этом потоке был молодой студент Шура: я подошел к нему и попросил у него конспект лекций за первый курс. Он согласился дать конспект и дал мне свой адрес. Он предупредил, что мне могут дома сказать, что его нет, так как его осаждают отстающие в учебе студенты, которым нужна его помощь, и эти визиты домашним не нравятся.

Поэтому когда я пришел к нему, и мне открыла дверь его сестра, очень красивая молоденькая девушка, и сказала, что Шуры нет дома, то я сказал, что для меня он дома. Она очень растерялась, предложила зайти и подождать его; но я отказался и попросил передать ему, чтобы он оставил тетрадь с конспектами, а я завтра зайду за ними.

С этого и началось. Фане было шестнадцать лет. Она училась на курсах английского языка при институте иностранных языков.

С Шурой мы подружились. Я играл с ним в шахматы, преферанс; иногда вытаскивал его на природу. Мне удавалось, сначала с трудом, а потом довольно часто вытаскивать его и Фаню на лодочные прогулки.

Когда у Шуры начались ухаживания за разными девушками, мы ездили с Фаней

вдвоем. Родители Шуры и Фани довольно быстро привыкли ко мне; относились ко мне с доверием: не переживали и не волновались, даже когда возвращались в восемь или девять вечера, или нас заставала гроза на Волге. Я брал напрокат лодку, и мы с Фаней ездили по Волге; потом останавливались на островах, бегали, загорали, купались. Я пытался научить Фаню плавать, но из этого дела ничего не вышло.

Когда мы познакомились, мне было двадцать один год, а Фане шестнадцать лет. Я был очень предупредителен и никак не проявлял своих чувств. Первой поцеловала меня Фаня. Я этого не ожидал и просто растерялся: не сообразил, что надо ответить тем же. Потом я целовал её только при встречах.

Несмотря на то, что мы большей частью были вдвоем, и во время дождя переворачивали лодку, лежали под ней в купальных костюмах для тепла, никаких интимных отношений у нас не было. Строго придерживался принятым мною в юности правилам.

В 1935 году ко мне в гости приехала навестить моя двоюродная сестра, и я познакомил её с Фаней и её родителями. Уезжая, она сказала:

— Фаня так любит тебя — женись на ней.

Я объяснил ей, что из-за своего прошлого положения не имею морального права жениться и создавать трудности в другой семье, с которой буду связан родственными отношениями.