Добавить в моё избранное
36 мин, 54 сек 10105
Все они могут серьезно пострадать: их не оставят в покое. Когда у нас в Москве случилось это несчастье, боялись приходить даже родственники. И в Нижнем уже по окончанию срока высылки меня по вздорным поводам вызывали на проверку.
Из-за этого по окончании института в апреле 1937 года я сделал попытку избавиться от надзора: уехать в другую республику. К сожалению, несмотря на официальную путевку в Киев на завод «Ленкузня», нас не приняли. Сказали, что им из России никто не нужен. Тогда в Москве Главречпром направил меня снова в Горький, на завод «Красное Сормово».
У Фани было много знакомых мужчин: они часто приходили в гости. Все они пытались сблизиться с Фаней и, по её словам, каждый раз, уходя, старались хотя бы дотронуться до груди. Обо всем, что происходило, Фаня считала необходимым мне рассказывать.
Без меня она не ездила ни на какие торжества на заводе, где работал главным инженером её отец, ни на дни рождения у родственников. Шура умел уклоняться, объясняя, что у него назначено какое-то свидание, а я повиновался. Я был для Фани самой близкой подружкой.
В доме у Шуры я чувствовал себя легко, свободно. Как-то я играл с Шурой в шахматы. Не прошло и часа, как явилась Фаня из очередной прогулки по магазинам и с огорчением сообщила, что вместо 34 номера туфель вынуждена была купить 35, потому что у неё на пятке шишка. Мама её шутливо сказала, что можно было при Фиме не говорить о своих недостатках. На это Фаня сказала, что она говорит мне абсолютно всё».
Очередной воскресный день Фаня зашла за мной. Мы пошли с ней по центральной улице Свердлова. Проходя мимо кондитерского магазина, она спросила, часто ли я бываю в нем. Я ответил, что у меня вчера была Женя, и она попросила купить ей шоколадных конфет; я ей купил, и после этого мы пошли дальше. На это Фаня сказала, что она любит леденцы: поэтому будет экономной женой. Что было делать: купил ей леденцы.
В 1939 Фаня заканчивала заочный институт иностранных языков в Москве и, возвращаясь в Горький, познакомилась в поезде с молодым мужчиной. Тоже горьковчанином, аспирантом на кафедре экономики Плехановского института. Он начал за ней ухаживать. Фаня познакомила его со мной и с родителями. Через некоторое время он защитил кандидатскую диссертацию и сделал ей официальное предложение. Он уже работал на кафедре в должности остепененного преподавателя. Ему уже было тридцать лет, а Фане двадцать два.
Дома почему-то были против, особенно Шура. Фаня мне всё рассказала: просила моего совета и хотела узнать мои планы. Я посоветовал ей выйти замуж и обещал поддержать её. Сказал, что он мне понравился, и с ним она будет счастлива. Посоветовал ей отказать всем остальным претендентам на её руку и готовить себя к семейной жизни.
Перед окончательным решением выйти замуж Фаня еще раз пришла ко мне. Мы с ней ходили по откосу, и она очень долго — чувствовала, правда, себя неловко — говорила, что она не знает, как ей поступить. Ну что я мог ей сказать? Своих предложений я сделать не мог: я придерживался того же старого принципа. Я сказал ей, что тянуть с этим делом не следует: уже достаточно времени прошло, родители уже тоже подготовлены, Шура как-будто немного пообмяк — и будет всё в порядке.
После того, как решение о замужестве нами было принято, Фаня поехала в Москву, ознакомилась с условиями жизни там и попутно сдала последний экзамен в институте.
Свадьба состоялась. Фаня пожила в Москве, а когда приблизилось время к родам, приехала к родителям. 1-го ноября 1940 года, в день рождения Шуры, мы сидели с ним за шахматной доской. Было уже около 11 вечера, когда Фаня вышла из своей комнаты и сказала, что у неё начались схватки, и необходимо сообщить профессору их приятельницы, который обещал принять у неё роды. Я и Шура быстро оделись и побежали на волжский откос, где жил профессор. Он велел везти Фаню в роддом на Фигнер, где он консультирует. Провожать Фаню поручили мне. Я её отвел и вернулся, чтобы сообщить, что профессор уже прибыл, и её увели в палату.
Второго ноября она родила Наташу. Саша, муж её, приехал из Москвы; немного побыл и уехал работать в Москву.
У Фани было много молока, и она отсасывала и даже предлагала мне кофе с её грудным молоком. Я, конечно, отказывался; Шура пил такое кофе и ему очень нравилось. Через несколько месяцев Фаня уехала к Саше в Москву.
Я учил Наташу ходить. Всё казалось в семье хорошо — и вдруг арестовали отца Фани и Шуры. Забегая вперед, скажу: через 12-13 лет он вернулся домой. Поработал какое-то время и потом ушел на пенсию: здоровье уже было неблестящее.
В ноябре 1941-го года Саша бежал из Москвы в Горький и поступил на работу в Водный институт. Плехановский институт эвакуировался в Ташкент; Саша не поехал туда, но допустил ошибку: не успел сняться с партийного учета, так как в райкоме уже никого не было.
Из-за этого по окончании института в апреле 1937 года я сделал попытку избавиться от надзора: уехать в другую республику. К сожалению, несмотря на официальную путевку в Киев на завод «Ленкузня», нас не приняли. Сказали, что им из России никто не нужен. Тогда в Москве Главречпром направил меня снова в Горький, на завод «Красное Сормово».
У Фани было много знакомых мужчин: они часто приходили в гости. Все они пытались сблизиться с Фаней и, по её словам, каждый раз, уходя, старались хотя бы дотронуться до груди. Обо всем, что происходило, Фаня считала необходимым мне рассказывать.
Без меня она не ездила ни на какие торжества на заводе, где работал главным инженером её отец, ни на дни рождения у родственников. Шура умел уклоняться, объясняя, что у него назначено какое-то свидание, а я повиновался. Я был для Фани самой близкой подружкой.
В доме у Шуры я чувствовал себя легко, свободно. Как-то я играл с Шурой в шахматы. Не прошло и часа, как явилась Фаня из очередной прогулки по магазинам и с огорчением сообщила, что вместо 34 номера туфель вынуждена была купить 35, потому что у неё на пятке шишка. Мама её шутливо сказала, что можно было при Фиме не говорить о своих недостатках. На это Фаня сказала, что она говорит мне абсолютно всё».
Очередной воскресный день Фаня зашла за мной. Мы пошли с ней по центральной улице Свердлова. Проходя мимо кондитерского магазина, она спросила, часто ли я бываю в нем. Я ответил, что у меня вчера была Женя, и она попросила купить ей шоколадных конфет; я ей купил, и после этого мы пошли дальше. На это Фаня сказала, что она любит леденцы: поэтому будет экономной женой. Что было делать: купил ей леденцы.
В 1939 Фаня заканчивала заочный институт иностранных языков в Москве и, возвращаясь в Горький, познакомилась в поезде с молодым мужчиной. Тоже горьковчанином, аспирантом на кафедре экономики Плехановского института. Он начал за ней ухаживать. Фаня познакомила его со мной и с родителями. Через некоторое время он защитил кандидатскую диссертацию и сделал ей официальное предложение. Он уже работал на кафедре в должности остепененного преподавателя. Ему уже было тридцать лет, а Фане двадцать два.
Дома почему-то были против, особенно Шура. Фаня мне всё рассказала: просила моего совета и хотела узнать мои планы. Я посоветовал ей выйти замуж и обещал поддержать её. Сказал, что он мне понравился, и с ним она будет счастлива. Посоветовал ей отказать всем остальным претендентам на её руку и готовить себя к семейной жизни.
Перед окончательным решением выйти замуж Фаня еще раз пришла ко мне. Мы с ней ходили по откосу, и она очень долго — чувствовала, правда, себя неловко — говорила, что она не знает, как ей поступить. Ну что я мог ей сказать? Своих предложений я сделать не мог: я придерживался того же старого принципа. Я сказал ей, что тянуть с этим делом не следует: уже достаточно времени прошло, родители уже тоже подготовлены, Шура как-будто немного пообмяк — и будет всё в порядке.
После того, как решение о замужестве нами было принято, Фаня поехала в Москву, ознакомилась с условиями жизни там и попутно сдала последний экзамен в институте.
Свадьба состоялась. Фаня пожила в Москве, а когда приблизилось время к родам, приехала к родителям. 1-го ноября 1940 года, в день рождения Шуры, мы сидели с ним за шахматной доской. Было уже около 11 вечера, когда Фаня вышла из своей комнаты и сказала, что у неё начались схватки, и необходимо сообщить профессору их приятельницы, который обещал принять у неё роды. Я и Шура быстро оделись и побежали на волжский откос, где жил профессор. Он велел везти Фаню в роддом на Фигнер, где он консультирует. Провожать Фаню поручили мне. Я её отвел и вернулся, чтобы сообщить, что профессор уже прибыл, и её увели в палату.
Второго ноября она родила Наташу. Саша, муж её, приехал из Москвы; немного побыл и уехал работать в Москву.
У Фани было много молока, и она отсасывала и даже предлагала мне кофе с её грудным молоком. Я, конечно, отказывался; Шура пил такое кофе и ему очень нравилось. Через несколько месяцев Фаня уехала к Саше в Москву.
Я учил Наташу ходить. Всё казалось в семье хорошо — и вдруг арестовали отца Фани и Шуры. Забегая вперед, скажу: через 12-13 лет он вернулся домой. Поработал какое-то время и потом ушел на пенсию: здоровье уже было неблестящее.
В ноябре 1941-го года Саша бежал из Москвы в Горький и поступил на работу в Водный институт. Плехановский институт эвакуировался в Ташкент; Саша не поехал туда, но допустил ошибку: не успел сняться с партийного учета, так как в райкоме уже никого не было.
Страница
5 из 10
5 из 10
