Ледяные Собаки

Служитель вёл нас, не оглядываясь и ни с чем не сверяясь: глядя на него, я подумал, что разговоры о Тайном Свитке — тщательно замаскированном союзе библиотекарей и букинистов, торговавшем всеми теми редкостями, что пылятся в забытых книгохранилищах, — не так уж и далеки от правды. Он явно был знаком с Хозяином и едва ли потому, что служил когда-то под его началом.

Наконец, на перекрёстке, где под немыслимыми углами сошлись пять коридоров (из них четыре — тупики) служитель сел на корточки и вытащил с самой нижней полки толстый чёрный том. Есть такие книги, написанные, должно быть. чтобы ими убивали мух… но эта могла сгодится и на слона. Титул был матово-чёрный и без малейших следов названия, а две широченные кожаные застёжки вполне могли служить вместо дверного крючка.

— Откройте вы, — попросил служитель, зачем-то озираясь по сторонам — вокруг было столько книг и манускриптов, что нас бы не увидели и из соседнего прохода, — Пожалуйста, откройте вы. Мне о ней страшно даже думать.

Хозяин положил сверху ладонь, не давая отпустить том, а другой начал отстёгивать застёжки. А потом распахнул — одним рывком, так, что бедняга едва успел вскрикнуть. Мелькнули страницы, писанные неизвестными значками и что-то чёрное хрупнуло из них на пол — что-то чёрное и членистоногое, вроде сороконожки или скорпиона. Хрупнуло и побежала под шкафами. дробно перебирая крошечными острыми ножками

— ОЙ, НЕТ… — выдохнул служитель. Его затрясло, — ОЙ, НЕТ, НЕТ, ТОЛЬКО НЕ ЭТО…

— Заткни его!— бросил мне хозяин и побежал прочь, куда-то в темноту, гулко тупая сапогами. Синий уже просто визжал, всё громче и громче, словно израненная гиена и я просто обхватил его за горло и сильно-сильно дёрнул, так, что он подавился собственным криком и теперь только храпел и охал, стукая ногами. Я поставил фонарь на пол, ослабил захват и тщательно зажал ему рот. Так мы и стояли, долго-долго, прислушиваясь к шагам Хозяина — но они были то дальше, то ближе, отражались от стен многократным эхом. А вот шелеста сороконожки было уже не расслышать.

Я почему-то вспомнил столичные библиотеки, частные, занимавшие одну, а то и, как наша, целых две комнаты. Такая же уйма книг и среди них больше двух третьих — ненужные. Никогда бы не подумал, что ненужных книг может стать ещё больше.

Потом Хозяин, наконец, появился, какой-то сумрачный и ссутуленный. Молча взял фонарь и пошёл прочь по проходу. Я — за ним. Служитель сел на пол и стал откашливаться, сипя и проклиная.

— А что с сороконожкой?— спросил я уже на улице.

Но он больше не удостаивал меня ответами.

А потом настала Ночь Призыва. Не помню, на что она приходилось — но календарь, по которому она вычислялась, был явно не наш.

Бак бурлил и дёргался, между тоненькими синими трубочками проскакивали искорки, а вот Клетка пока молчала, пустая и грозная, словно пасть тигра. Хозяин облачился в парадное одеяние и встал перед ней. Его обязанности закончились; оставалось только командовать.

— Кровь, — скомандовал он. Я взял церемониальный нож, и надрезал кожу на своей правой ладони. Ранка набухла и заплакала тоненькой красной струйкой. Я сглотнул, опустился на колени и просунув руку в Клетку.

— Не смотри.

Я закусил губу и отвернулся. Голова закружилось, мир поплыл, но каким-то чудом я удержал равновесие.

— Жди.

Я услышал, как упала капля. Рана вспыхнула горячей болью… и в тот же миг прохладный сквознячок облизал мою ладонь. А откуда сквознячок в закрытой клетке? Тогда я не задумался, нет, мне не отдавали приказа задумываться. Но теперь, конечно же, знаю.

Высокая скосила глаза — вежливо и почти незаметно. Нет, обе руки были на месте, живые и настоящие.

— Когда я вынул руку, меня трясло, как листок ураганом. И какие разноцветные полосы… везде… повсюду… словно мир решил рассыпаться на краски.

— Встань.

Я встал. Из Клетки веяло холодом, земля моталась, ускользая из-под ног, и всё-таки я встал.

— Деревянный бочонок. Быстрее!

Шаркая, пошёл я к бочонку. Он оказался довольно лёгким, в обычные дни я бы его и одной рукой взял. А внутри были глаза, самые разные — бычьи, кошачьи, собачьи и наверняка человеческие.

Нет ничего страшнее вырванного глаза! Отрубленная голова умирает сразу, без ушей человек живёт и даже что-то слышит, без языка он просто находит другой способ речи, а без глаз жизнь заканчивается. Жить продолжаешь. Но жизнь заканчивается. Я так и не знаю, где он взял и, к счастью, не узнаю никогда.

— В Бак!

Я высыпал их. Словно жемчужины, которые высыпают обратно в море. Разноцветные, большие и маленькие… окровавленные, полураздавленные жемчужины. Они булькали, всхлипывали и пропадали, оставляя слабый красноватый след.

— Механизм — в Клетку!

Механизм стоял на Баке. Хитрая комбинация из винтов и шестерёнок, похожая на здоровенного механического паука, разве что без ножек.