Исповедь

За спиной остается табло прибытия-отправления с огромным циферблатом часов.

Как всегда опаздываю.

Свисающее пузо затрудняет бег. Сколько раз давал обещание: с завтрашнего дня начну исправляться: встану на тренажер, займусь ежедневными пробежками, ограничу питание. Но все не хватало времени.

Остановившись, облокачиваюсь на одну из колонн. Где-то под левой половиной ребер, так сжимается точка невообразимой боли, что двигаться невозможно. Тяжело дышу. Отпускаю ручку багажной сумки и медленно сползаю по колонне, спиной ощущая резную поверхность. В ушах шумит давление, сводит виски, к горлу подступает тошнота.

В трех вагонах впереди, по платформе ходит Белый Кролик. Одной рукой он постоянно вытаскивает из разных карманов часы, другой нервно теребит пару лайковых перчаток. Слышу: Кролик бормочет в усики: «Ах, Боже мой, Боже мой! Он опять опаздывает! Ах, Боже мой, Герцогиня будет в ярости, если он опять опоздает! Просто в ярости! Бедные мои лапки! Бедные мои усики!»

Понимаю: как бы ни было больно и тяжело — надо идти. До отправления осталось совсем чуть-чуть, а опоздать не имею права. Кряхтя — старость не радость — поднимаюсь и, скорее изображая бег, направляюсь к Белому Кролику. Тележка гремит, попадая в небольшие выбоины платформы.

Белый Кролик до последнего делает вид, что не замечает меня, пока наконец я не подхожу к открытой дверце вагона.

— Ах, Боже мой, Боже мой! Вы опять пришли в самый последний момент! Ах, Боже мой, Герцогиня будет в ярости! Просто в ярости! Ах, Боже мой!

Белый Кролик поочередно достает из каждого кармана круглые часы на цепочке, нажимает защелку: блюдце выкидывается, открывая циферблат. Каждый раз Кролик причитает: «Ах, Боже мой, смотрите сколько уже времени! Ах, Боже мой, вы опять можете опоздать! Ах, Боже мой, Герцогиня будет в ярости! Просто в ярости! Ах, Боже мой!» Хочу сказать: «Если мы будем продолжать в том же духе, то точно опоздаем!», но во рту настолько сухо и я так вымотан, что лишь беззвучно открываю рот и, переведя дыхание, достаю из кармана брюк билет. Белый Кролик, показав уже дюжину часов, сначала непонимающе смотрит на протянутый билет, затем, сказав: «Ах, Боже мой, конечно!» надевает лайковые перчатки, закрепляет перед глазом пенсне и рассматривает проездной документ. Кролик ощупывает лапками билет, словно проверяя подлинность, снова достает часы, снова смотрит время, снова что-то разглядывает в проездном документе, затем протягивает билет.

— Да, все верно. Девятое купе. Счастливого пути.

По подножке забираюсь в вагон, краем уха слыша, как Белый Кролик бормочет в усики: «Ах, Боже мой, Боже мой! Герцогиня будет в ярости!». Поднимаю багажную сумку на один уровень с собой и выглядываю из дверей. На платформах никого, вокзал будто мертв. Слышно лишь шаги Белого Кролика, постоянные причитания о ярости герцогини, и медленное движение стрелок на циферблате вокзальных часов, отсчитывающих время до отправления.

Уезжать всегда тяжело, хочется остаться еще на несколько лишних секунд. Делаю затяжной вдох, чуть прикрываю глаза. Сердце отсчитывает с десяток ударов, прежде чем поворачиваюсь спиной к дверному проему и направляюсь из тамбура в коридор.

Справа проносятся двери чужих купе. Возникает желание, как бы по ошибке, заглянуть. Резко дернуть ручку, спросить: «Здесь девятое?», театрально опешить, извиниться, зато увидеть что и кто там. В размышления не замечаю, как оказываюсь перед дверью с римской цифрой IX. Оглядываю коридор в обе стороны. Никого. Не слышно даже шагов Белого Кролика, постоянных причитаний о ярости герцогини, лишь по еле уловимой вибрации воздуха можно заметить, как медленно движутся стрелки на циферблате вокзальных часов, отсчитывающих время до отправления. Делаю затяжной вдох, чуть прикрываю глаза. Сердце отсчитывает с десяток ударов, прежде чем поворачиваю ручку и открываю двери купе.

За столом, в окружении чашек и чайников заседают Мартовский Заяц, Болванщик, а между ними Мышь-Соня. Захожу. Осторожно, так чтобы не шуметь, тащу багажную тележку и усаживаюсь на свободный стул. Собравшаяся компания делает вид, что не замечает меня: Мышь-Соня сидит с закрытыми глазами, свесив голову на левое плечо, и только по движению хвоста под стулом можно догадаться: она не спит; Болванщик зевая, лениво погружает и вынимает часы на цепочке в кружку с чаем; Мартовский Заяц раскладывает на куске булки шестеренки и размазывает масло.

Дверь купе закрывается. Язычок замка громко щелкает, отсекая путь к отступлению. Переведя дыхание, открываю рот, чтобы задать вопрос, но меня опережает Болванщик:

— Ты и так знаешь, что мест нет, но все равно сел, потому что места сколько угодно!

Болванщик снова переключается на погружение часов в кружку.

— Не сиди так. Располагайся. Расставляй что принес.

Кивнув, поднимаюсь со стула и открываю багажную сумку. По всему периметру купе стоят шкафы.