Лаз в преисподнюю

Вокруг непроглядный мрак и видишь только то, что высвечивают впереди фары. Но в этой проекции мира, чем быстрее передвигаешься, тем уже становится луч, так-то. Ничего, и к этому можно приспособиться. Не дрейфь, старичок.

— Меня зовут Семён, если что, — сухо отозвался Балашов, возобновляя спуск. Его злило, что студент потешался над его растерянностью, хотя мог бы и предупредить.

Впереди брезжил свет, который по мере приближения Балашова, ширился и тускнел. Но дальше с Балашовым приключилось то же, что с монахом на парадоксальном рисунке Эшера: всё время спускаясь по лестнице из башни, монах, описав круг, оказывался у входа в ту самую башню, из которой начинал путь. Когда Балашов сошёл с последней ступени, и тьма вокруг отступила, он понял, что снова стоит у подземного перехода, только спиной к входу.

Сидевший на парапете Канонов беззвучно ржал.

— Как это вышло? — недоумевал Балашов. — Как такое вообще возможно?

— Старичок, не напрягайся, не то с катушек слетишь. Принимай этот мир таким, каким видишь.

— Но это же абсурд.

— Ничуть. Просто в нашем мире мы с детства привыкли: если поворачиваешь налево, то и оказываешься слева. А тут, если повернёшь налево, то окажешься, фиг знает где, только не там, куда повернул. Вся разница в силе привычки, а она складывается в голове, в связях, которые устанавливают между собой отростки нейронов. Думаю, ребёнок быстро бы разобрался в причудах здешнего пространства.

— Как Алиса в Зазеркалье?

— Вроде того. Ну что, ты идёшь со мной?

— Да, — ответил Балашов, пожав плечами. — Только где мы станем искать вход?

— Есть у меня одна идейка, — без особого энтузиазма отозвался студент. — Правда, никакой гарантии.

— Думаю, нам надо попытаться на «Чкаловской». Это в километре приблизительно. Если там сумеем прорваться на платформу, дальше по туннелю вернёмся на «Островную».

— Погоди, разве нам не в другую сторону? — удивился Балашов, так как студент уверенно двинулся по проспекту Добролюбова к Мытнинской набережной.

— Нет, тут всё по-другому. Скажем, идёшь ты по прямой улице вроде Невского проспекта, и думаешь, что упрёшься в Лиговский, раз никуда не сворачивал. Но пространство так искривлено, что, как только сойдёшь с прямой, тут же выбуришь где-нибудь в районе Адмиралтейства, то есть, в противоположном конце. Многое, правда, зависит от пройденного расстояния. А вообще, здесь за любым деревом может скрываться целый лес. Меня так уже занесло на Сестрорецкие болота: хотел отлить, стал у дерева, не туда повернулся и на тебе: всюду, куда ни глянь, кусты и трясина. Полчаса блуждал по округе, пока выбрался в город.

— А до своей квартиры ты как добрался? Ну, когда спасал меня?

— Нашёл способ, — хитро улыбнулся Виктор. — Надо идти примерно в обратную сторону. Не всякий раз срабатывает, но в сумме попыток попадёшь, куда хотел. Только, если плохо ориентируешься в улицах, легко заблудиться.

— А как ты допёр, что я залезу в твою квартиру?

— Никак. Я поначалу тоже растерялся, когда попал в это сонное царство. Вернуться на «Островную» не получилось, кто нашёл мою сумку, я понятия не имел. Но там лежали ключи и паспорт. Оставалось надеяться, что кто-нибудь воспользуется ситуацией. Вот я и устроил засаду на квартире.

Дойдя до переулка Талалихина, Канонов, а с ним и Балашов повернули направо и… каким-то чудом оказались на углу Большого проспекта и улицы Пионерской.

— Теперь видишь, как это работает? — спросил студент.

— Вижу, но не могу переварить. Это место мне знакомо, тут недалеко Музей сновидений Фрейда. Бывал там?

— Приходилось. Но, знаешь, Фрейду и присниться не могло о таком месте. Пусть в гробу перевернётся от зависти.

— Куда сейчас? — Балашов махнул рукой на север: — «Чкаловская» где-то там.

— Верно, и поэтому мы пойдём по Пионерской на юг.

Петляя таким манером по улицам ночного Петербурга, среди сверкающих витрин и горящих цветными огнями надписей, Балашов и Канонов постепенно приближались к цели. Вначале они попали на Большую Разночинную, потом на Большую Зеленина, на которую вышли, будто завернули с Лодейнопольской улицы. И повсюду царило полнейшее безмолвие, а люди, застывшие в самых разнообразных и порой довольно забавных позах, в машинах и на тротуарах, казались манекенами, расставленными на улицах ради какого-то грандиозного модернистского спектакля.

— «Чкаловская» в конце квартала, — сообщил Канонов, по-видимому, хорошо ориентировавшийся на Петроградской стороне.

— Скажи, — обратился Балашов к студенту, — перемещаясь внутри этого мира, мы пребываем в одном и том же моменте времени?

— Нет. Я же тебе говорил, для замороженных время тоже движется, но значительно медленнее.

— Да, да, я помню. Просто на Разночинной ещё шёл дождь, а тут, на Зеленина, его уже нет.