Шаман

Даже издали была ясно ощутима её холодность и тяжесть, монолитное безмолвие… Что, какие причины побудили «камень» перевернуться — то было мне неведомо, но сделав это, он обдал меня кислостью сложного состава и я понял, что внутри себя он вовсе не столь монолитен, как кажется и что к нему тончайшими нитями стягиваются взаимосвязи составляющих… Он вбирает их в себя, впитывает, оценивает значение и важность и изредка, вот, как сейчас, испускает нечто в ответ. Это нечто растекается по сетке нитей, достигает источников, ядер и зёрнышек сути и преобразовывает их или задаёт импульс дальнейшего развития, предопределяя… что?

«Судьбу!» — ответил я себе, поражённый, — вот этот, ничем не примечательный с виду камень, на самом деле есть ни что иное, как «судьбоносный клубень», в нём зреют грядущие свершенья… яички грибниц прошлого пускают споры, прелая листва становится перегноем настоящего, в нём вызревают личинки … Почему-то возник образ ящика Пандоры, сменившийся чем-то маленьким, глянцево-непроницаемым, сложно-округло-отшлифованным.

И я назвал это нечто «чёрной косточкой».

Так, впервые, я сумел вычленить суть сутей на уровне символов.

Это положило начало новому витку моих исследований. Теперь я концентрировал всё своё внимание на «чёрных косточках», стараясь проникнуть в их внутреннюю структуру, осмыслить закономерности, научиться читать закодированную информацию.

Что значит у них свет и тень? Оттенки запахов и вкусов? Соотношение углов и векторов? Каково значение во времени преображения лимонной кислинки в пряную бархатную бордовость? Перетекание лекало в лекало, сглаживание этого, вот, внезапного угла или устремлённость той ярко фиолетовой капли в совсем иную от прочих сторону? Как перевести на обычный наш земной счёт ритм сложных пульсаций? Сколько прошлопройдёт времени в реальной жизни с момента взлёта вот этих перьеобразных пушинок (пылинок? песчинок?) с фосфоресцирующей сиреневой почки до их «приземления» на то, вот, изумрудное пятно вверху и слева? Я тонул во всём этом.

Вскоре я понял, что не следует распыляться на мелкие подробности, но сконцентрироваться на главном, на общих тенденциях, и лишь потом идти от целого к частному.

Я искал наиболее удобный, всеобъемлющий для моего восприятия образ, способный оптимально отобразить то самое «общее», охватить весь пространственно-временной узор, образ, дававший бы одновременно объёмность, протяжённость и видоизменяемость.

После нескольких проб (сперва мне представился сложномигающий глаз, подобный тому, что горел завораживающе зелёным на нашей домашней радиоле), я остановился, было, на стеклянной шкале. Горизонтальная, на чёрном фоне, она играла бликами и переливами всех возможных форм и расцветок. Они пробегали по ней, сливаясь и возникая, то синхронно, сложной россыпью, то подолгу зависая редкими пиками с ведущими к ним отрогами предгорий. Вцелом это напоминало некую помесь электроэнцефалограммы, шкалу частотных волн приёмника и визуализацию многоинструментальной пьесы для симфонического оркестра…

Это последнее сравнение было, пожалуй, наиболее приближённым к истине, т. к. я всё больше ощущал, что для верной раскодировки шкалы мне не хватает именно музыкального образования. А его у меня не было, я даже нотной грамоты не знал, как положено. Я продолжал искать иной эквивалент.

И вот однажды у меня перед глазами предстал чёткий образ… песочной палочки.

Так я её назвал, хотя палочка вовсе не была из песка… Сначала мне показалось, что она состоит из некоего странного пластмассового стекла, полностью прозрачного и невесомого. Но зондирование на ощупь выявило её явно растительное происхождение, древестность волокон, больше всего напоминающее бамбук, но совершенно гладкий и бесцветный.

А песочной я назвал её потому, что внутри себя была она круглой и полой, и полость эта была заполнена… разноцветным песком. Он располагался сложными, затейливыми слоями, замысловатые узоры образовывали вертикальные и наклонные линии, цветные нити переплетались и пересекали друг друга, то исчезая в глубине, то появляясь вновь, неожиданно и совсем в другом месте и виде.

Но и это было не всё. Песчинки двигались. Внутри палочки происходило движение, медленное перетекание, смена узоров и конфигураций. Хронологически развитие всегда двигалось слева направо, и я знал, что пока оно происходит — человек жив. Это была карта, карта человеческой жизни, с полным описанием и бесчисленными подробностями.

Начало и конец палочки терялись в некоей белёсой неразличимости… Лишь однажды довелось увидить мне «законченную» песочную палочку, чётко обрубленную с обоих концов, и было это в больничной палате, куда пришёл я проведать друга.

В одной с ним комнате лежал больной, нет, уже не больной, умерший, скончавшийся, буквально, минут за десять до моего прихода. Его только успели накрыть с головой простынёй. Вот у него-то я и раглядел чётко ограниченную с обоих концов песочную палочку.