Шаман

Я понятия не имел, могу ли я преобразить картину песочной палочки, сдвинуть в ней с места хоть одну единственную песчинку, да и возможно ли такое в принципе? Ничего подобного до сих пор я не делал.

В голове моей всплыло воспоминание. Оно относилось к периоду моего увлечения йогой, развития волевых усилий, управления энергией мысли. Помнится, я сидел за партой на уроке физики. Полностью абстрогировавшись от бубнящего голоса учителя и от всего вокруг, я сконцентрировал все свои усилия на парте, точнее, на крошечном её участке, где две глубокие борозды, выцарапанные перочинным ножиком неким моим безвестным предшественником, почти соприкасались друг с другом. Почти, но не совсем. Всё было покрыто толстым слоем густой масляной зелёной краски. Мои усилия заключались в том, чтобы силой мысли прочертить третью бороздку по парте так, чтобы соединить несоединённое. До этого я проводил уже неоднократные опыты в этом направлении: старался сжать облако, стереть пятно, удлинить потёк на обоях… всё было напрасно, силы моей мысли не доставало даже для таких пустяков…

Но в тот день, на уроке физики, у меня получилось. Очевидно, внешние условия и внутренний настрой сложились, наконец, в верный узор, пробудился нужный импульс, мысль моя обрела силу крохотного лазера и… на парте, на фоне жирной зелёной краски, пролегла короткая, но чёткая свежая бороздка. Она победно сияла древесной белизной, соедияя несоединённое прежде.

После этого всё стало просто. Ведь, раз научившись летать, ты этого уже не забываешь… Теперь я с поразительной лёгкостью умел стирать пятна, рисовать узоры на облупленной штукатурке, расправлять взглядом слипшиеся лепестки… в общем, такие, вот, мелкие шаловливые чудеса…

Я сосредоточился на пунцовом заторе, в котором виделся мне корень всех бед. Это была особая, ни на что не похожая рассеянная концентрация, она зрила самое себя из-под тишка, краем глаза, ненавязчиво и вскользь, так, словно бы и не собиралась делать ничего такого, так… мимолётно-исчезающий интерес, отсвет тени, не более… Я называл такое видение «кошачьим сглазом», ибо именно кошки являются полными обладателями этого тонкого уменья: рассеянной концентрации.

Итак, я сосредоточился на заторе и на мгновенье мне показалось, что что-то в нём сдвинулось и произошло, что конфигурация его составляющих неуловимо видоизменилась и он вот-вот рассыпется грудой послушной гальки, что плотина даст течь… Но нет, затор устоял, оказывается, он умел сопротивляться силой собственного натяжения и полнящих его энергий. Я попробовал снова. И вновь почудилось мне, будто прошла по нему некая дрожь… но он устоял вновь.

И тут я заметил, что всякий раз, когда ненавистный затор сотрясается под моим волевым усилием, происходит и некий ничтожный, едва уловимый сбой в мелодии, в позывных моего друга, и как раз на той последней её диссонантной ноте, нарушающей гармонию и обрывающей трель его жизни. Это значило, что я на верном пути. И я предпринял целую серию последовательных усилий. Напрасно, ничего не происходило.

А время шло, нет, истекало, как вода в песок… палочки…

И тогда я понял: основа всего — трель, звук, музыка сфер, вот что первично, что лежит у самых истоков мирозданья. Всё остальное — заторы и опухоли, сиянья и стремнины, — лишь проявления её в пространстве и во времени. А значит, не разрушением затора должен стремиться я привести к изменению трели, но как раз наоборот: нужно изменить саму мелодию. «Заставь трель звучать по-другому, вплетись в позывные жизни, — и она сама, своим звучанием и резонансом разрушит все недуги; заторы спадут, опухоли рассосуться, всё обретёт свою гармонию и место, свой лад и красоту. Вплетись в мелодию!»

И тогда я стал… трелью. Не знаю, как мне это удалось, ничего подобного с тех пор я не испытывал. Это не походило ни на рассеянную, ни на какую другую концентрацию. Исчезло не только ощущение собственного тела и даже сознания, исчез я сам, полностью и вполне, а на том месте, где миг назад был я, пространство пронизывала… трель. Моя трель, мой код бытия, моё соло во вселенском оркестре.

Я вплёлся своей трелью в трель друга, мягко и плавно, словно два тоненьких ручейка слились воедино, и каждый, привнеся что-то от себя, исчез в другом, породив третье…

Это неведомое ни одному из нас третье, неслось в пространство, полнилось собой, восхищённое беспредельностью и непрекращающейся всеобъятностью Живого. Да, Вселенная была — жизнью, одной только Жизнью. Смерти не было вовсе!

Мы летели сквозь это Живое, всепроницая его и позволяя ему беспрепятственно проницать нас… мы стали светом, поющим в ликовании светом, квинтэссенцией жизни…

Преиспольнясь им до крайних пределов своих, и не в силах вместить ни грана боле, наша сложносплетённая трель распалась на изначальные свои составляющие, на два соло, нет, на сольный дуэт.