Рокировка

Поднялся галдеж. Родственники возмущались несовершенством законов. Предлагались различные варианты захоронения, не подходящие по разным, большей частью, финансовым причинам. Я подтолкнул посыльного к выходу:

— Пойдем!

В сенях ударил его так, что улетели очки, из глаз посыпались кровавые огонечки.

— Ты приносишь дурные вести! Мог бы и опоздать!

— Вьедная у меня абота! — подбирая очки, ретировался посыльный.

— Иди на бюлютень! Травма на производстве! — пинком я ускорил его движение к больничному листу.

9.

Когда я вернулся, поднялась — на правах сестры покойного и фактически главы рода — моя мать. Тихим от горя голосом она произнесла:

Мы собрались здесь, чтобы проводить в последний путь дорогого нам человека. Злые силы хотят помешать предать земле брата, отца («Оговорилась!» — вздохнула Клотильда) и друга. Мы не позволим! Мы похороним тело сегодня назло злым силам! Да, место на кладбище нам не по карману! Да, огород не наш! Но мы похороним Пашу в его детской. Пола там нет, а земля, заменяющая пол, является частью дома и принадлежит нам, а не колхозу! Когда же формальности с огородом решаться, останки перезахоронят.

Присутствующие одобрительно загудели. Мама продолжила:

— Молодым, конечно, придется потеснится, но ничего — трудности в жизни сближают.

Я внимательно наблюдал за женой, когда говорила мама. Услышав, что дядю похоронят вместе с нами, она вцепилась в мой локоть, шепнув:

— Ужасно!

А глаза таили радость.

10.

Могилку копали у изголовья нашей кровати. Земля, поначалу твердая, вскоре пошла легко и вокруг могилы выросли маленькие рыжие холмики. Мифические гидры застыли над пропастью. Холмики скрыли под собой войлочный тапок с бубончиком, один из двух, которые я купил, обнаружив, как громко скрипит жена по паркету квартиры. Хм, у нас была когда-то квартира, даже не верится. Наверное в другой жизни. Могильщики разливали самогон по стаканам, пили и копали, все глубже и глубже скрываясь в земле. Могила в комнате казалась скорее погребом, в котором должны хранится соления, маринады и компоты. Батюшка в комнате старших пропел «смертью смерть поправ». Близкие прощались с умершим. Под руки подвели маму. Сухонькая прямая, как палка в черном, она утирала слезы с опухших век. Склонившись, поцеловала листок на лбу покойника. Беззвучно надрывно всхлипывая, позволила себя увести. Отчим нагнулся следом, обозначив поцелуй -» прощай, ек — комарок!» — прошептал он, машинально оглаживая край савана.

Клотильда долго всматривалась в лицо покойного, словно хотела запомнить навсегда. Она острожно провела рукой по щетинистой щеке. И вдруг прильнула губами, вместо лба, к губам покойного.

— По обряду неположено! — зашипела елейная старушенция из дальних родственников. — Нельзя! Нельзя в губы!

Жена охнула, грузно осев на пол. Ее отвели на кровать. Когда я нагнулся над усопшим, показалось, что в приоткрытых глазах играла насмешка. Почудилось, что покойник вот — вот обнимет меня. Клейкий холодок пробежался по спине. Я резко выпрямился и быстро отошел в сторону.

Саван сняли со стола, на веревках опустили в могилу.

Кидали горсти земли. Женщины подняли плач, сильнее которого слышал однажды — прошлой ночью ревел ребенок. Клотильда рвала на голове волосы, вырвалась из рук, норовя бросится в могилу.

— Что она делает? — спросил я протрезвевшего огтчима. Он пожал плечами. Было видно, что и его неприятно удивило поведение снохи.

Лопаты работали ритмично. Мелькнул и исчез засыпанный тапок — напоминание о прошлой жизни. Утромбовали плашмя лопатами землю. В изголовье поставили небольшой, не выше спинки кровати, деревянный крест. Под крестом — фотографию, с которой усмехался папа-дядя. Я понял, что понес двойную утрату. Дядю, я любил как отца, больше отца, а он и оказался после смерти отцом.

Сели за стол. Поднялась Клотильда, сказала тост за безвременно ушедшего любимого всеми нами человека. Выглядела она соответственно ситуации: черный платок, опухшее от слез лицо. Поминали, тихо переговаривались, ели. Гремели вилки, ложки. Жена украдкой взглядывала на часы. Я пил водку. Много. Отчим не дождавшись киселя, нетрезвой походкой, вышел на улицу. Мама обслуживала гостей, принимала соболезнования, переходящие в изливание души. Когда гости разошлись, был поздний вечер. Жена, потянувшись, сказала, что устала, отправилась спать. Я смотрел вслед и крупное толстозадое тело её растворялось в белесом тумане. Пышные формы по — пьяни волновали воображение. Я хотел ее как никогда, встал и пошел следом.

В комнате понял, что выпил меньше, чем следовало бы. Раздеваясь, незримо ощущал присутствие постороннего. С фотографии смотрел дядя и всепонимающе — по-отцовски -ухмылялся.

— Как жить теперь? Втроем? Папочка! — бормотал я — будьте добры, отвернитесь, пожалуйста!